— Один сейф. Четыре ключа.
— Четыре ключа? — Марш удивленно поднял брови. Сам Лютер и, предположительно, Булер и Штукарт. У кого же четвертый ключ? — Как их распределили?
— Все были переданы господину Лютеру, так же как и четыре доверенности. Естественно, как он ими распорядился, не наша забота. Вы понимаете, что это был особый вид вклада — вклад, вызванный особыми обстоятельствами военного времени, предназначенный сохранить анонимность, но также облегчить доступ для любых наследников или доверенных лиц, случись что-либо с его первоначальным владельцем.
— В какой форме он оплатил расходы по вкладу?
— Наличными. В швейцарских франках. За тридцать лет вперед. Можете не беспокоиться, герр Марш, — ничего не надо платить до 1972 года.
Шарли спросила:
— Есть ли у вас запись операций, относящихся к этому вкладу?
Цаугг повернулся к ней.
— Только даты, когда вскрывался сейф.
— Можете их назвать?
— Восьмого июля 1942 года. Семнадцатого декабря 1942 года. Девятого августа 1943 года. Тринадцатого апреля 1964 года.
Тринадцатого апреля! Марш чуть не вскрикнул от радости. Его догадка оказалась верной. Лютер действительно летал в Цюрих в начале недели. Он записал даты в книжку.
— Всего четыре раза? — переспросил он.
— Совершенно верно.
— И до прошлого понедельника сейф не открывали почти двадцать один год?
— Так свидетельствуют записи. — Цаугг раздраженно захлопнул папку. — Я мог бы добавить, что в этом нет ничего необычного. У нас здесь есть сейфы, к которым не притрагивались лет пятьдесят, а то и больше.
— Счет открывали вы?
— Да, я.
— Не говорил ли герр Лютер, зачем ему понадобилось его открыть или почему он оговорил действующие ныне условия?
— Привилегия клиента.
— Простите, не понял.
— Это информация, остающаяся между клиентом и банкиром.
— Но мы же ваши клиенты, — вмешалась Шарли.
— Нет, фрейлейн Мэгуайр. Вы распорядители собственности моего клиента. Существенная разница.
— Открывал ли герр Лютер сейф во всех случаях? — спросил Марш.
— Привилегия клиента.
— Кто открывал сейф в понедельник? Лютер? В каком он был настроении?
— Повторяю: привилегия клиента, — поднял руки Цаугг. — Мы так можем продолжать весь день, герр Марш. Я не только не обязан сообщать вам эти сведения, но мне запрещает это швейцарский банковский кодекс. Я сообщил вам все, что вы имеете право знать. Что-нибудь еще?
— Да. — Марш закрыл записную книжку и взглянул на Шарли. — Мы хотели бы лично осмотреть сейф.
В хранилище попадали на небольшом лифте. В нем как раз хватило места для четырех пассажиров. Марш с Шарли, Цаугг и его телохранитель стояли, неловко прижавшись друг к другу. От банкира терпко пахло одеколоном, напомаженные волосы лоснились.
Хранилище напоминало тюрьму или морг: перед ними метров на тридцать протянулся облицованный белым кафелем коридор с решетками по обе стороны в конце которого, у выхода, за столом сидел охранник. Цаугг вынул из кармана тяжелую связку ключей, прикрепленную цепью к его поясу. Отыскивая нужный ключ, он что-то мурлыкал под нос.
Наверху прошел трамвай. Потолок чуть заметно задрожал.
Цаугг впустил их в камеру. Стальные стены — ряды квадратных дверец, каждая высотой с полметра — отражали свет люминесцентных ламп. Цаугг двинулся вдоль стены, открыл дверцу на уровне пояса и отступил в сторону. Телохранитель выдвинул продолговатый ящик размером с металлический солдатский сундучок и перенес его на стол.
Цаугг пояснил:
— Ваш ключ подходит к замку этого ящика. Я подожду снаружи.
— В этом нет необходимости.
— Благодарю, но я предпочитаю подождать там.
Цаугг вышел из камеры и встал спиной к решетке. Марш взглянул на Шарли и передал ей ключ.
— Давайте.
— У меня дрожат руки…
Она вставила ключ в скважину. Тот легко повернулся. Открылась передняя стенка ящика. Девушка сунула внутрь руку. Лицо выразило замешательство, потом разочарование.
— Думаю, там пусто. — Вдруг выражение её лица изменилось. — Нет…
Улыбаясь, она вытащила небольшую плоскую коробку, сантиметров в пять толщиной. Крышка опечатана красным сургучом, на ней наклейка: «Собственность архива имперского министерства иностранных дел, Берлин». И ниже готическим шрифтом: «Совершенно секретно. Документ государственной важности».
С помощью ключа Марш взломал печать. Поднял крышку. Изнутри пахнуло плесенью и ладаном.
Снова прошел трамвай. Цаугг, все ещё напевая про себя, позвякивал ключами.
В коробке находился обернутый в клеенку предмет. Март достал его и положил плашмя на стол. Снял клеенку: деревянная доска, очень старая, в царапинах; один из углов отломан. Повернул другой стороной.
Стоявшая рядом Шарли тихо произнесла:
— Какая красота!
Края доски расщеплены, похоже, её выламывали из оправы. По сам портрет идеально сохранился. Изящная молодая женщина, светло-карие глаза, взгляд устремлен вправо, вокруг шеи обвилась двойная нитка черных бус. На коленях, придерживаемый длинными пальчиками аристократки, небольшой белый зверек. Точно, что не собачка; похоже, горностай.
Шарли права. Картина была прекрасна. Казалось, она притягивала весь свет и возвращала его обратно. Бледная кожа девушки светились словно исходившим от ангела сиянием.
— Бог его знает. — Марш был сбит с толку. Неужели этот ящик всего-навсего продолжение сокровищницы Булера? — Ты хоть немного разбираешься в искусстве?
— Не очень. Но это что-то знакомое. Дай-ка. — Она взяла картину и стала разглядывать, держа на вытянутых руках. — Думаю, итальянской работы. Видишь её костюм — квадратный вырез на груди, покрой рукавов. Я бы сказала, эпоха Возрождения. Очень старая и, несомненно, подлинная.
— И несомненно, украденная. Положи на место.
— А надо ли?
— Само собой. Если, правда, не придумаешь занятную сказочку для пограничников в берлинском аэропорту.
Еще одна картина — только и всего! Ругаясь про себя, Марш ощупывал клеенку, проверял картонную коробку. Поставил на попа ящик из сейфа и потряс его. Пустой металл смеялся над ним. А на что он надеялся? Сам не знал. Однако на что-то такое, что могло дать ключ к разгадке того, над чем он бился.
— Надо уходить, — сказал он.
— Еще минутку.
Шарли прислонила доску к ящику. Присела и сделала полдюжины снимков. Затем снова завернула
