Ее прямота то и дело заставала Марша врасплох.
— Она была… — начал было он и осекся. — Она… — и замолк. Как в нескольких словах рассказать о той, с кем прожил девять лет, пять лет как разведен, которая только что донесла на тебя властям? — Она не похожа на вас, — все, что он смог сказать.
— А именно?
— У неё нет собственного мнения. Ее беспокоит, что подумают люди. Никакой любознательности. Злая.
— На вас?
— Естественно.
— Встречается с кем-нибудь?
— Да. С партийным бюрократом. Он ей больше подходит.
— А вы? У вас есть кто-нибудь?
В голове пронеслось:
Вместо ответа Марш сказал:
— Столько вопросов. Вам бы надо быть сыщиком.
Шарлет скорчила гримасу:
— Так мало ответов. Вам бы быть репортером.
Официант налил вина. Когда он отошел, она призналась:
— Знаете, я возненавидела вас с первого взгляда.
— А, это все моя форма. Она заслоняет человека.
— Эта форма действительно заслоняет. Когда мы встретились сегодня в самолете, я вас сразу и не узнала.
Марш подумал, что есть ещё одна причина его хорошего настроения: он не видел в зеркале своего черного силуэта, не встречал людей, старавшихся стать незаметными при его приближении.
— Интересно, — спросил он, — а что говорят об СС в Америке?
— Не надо, Марш. Ну пожалуйста, — попросила Шарли, отводя глаза. — Давайте не будем портить хороший вечер.
— Я серьезно. Мне бы хотелось знать.
— Говорят, что люди из СС убийцы, — ответила она, помолчав. — Садисты. Воплощение зла. Сказала, как просили. Понятно, не подразумеваю ничего личного. Еще вопросы?
— Миллион. Хватит на целую жизнь.
— На целую жизнь! Ну что же, давайте. Правда, я заранее не готовилась.
На мгновение он растерялся, слишком уж широк был выбор. С чего начать?
— Война на Востоке, — наконец произнес Марш. — Мы в Берлине слышим только о победах. Однако вермахт вынужден доставлять гробы домой с уральского фронта по ночам в специальных поездах, чтобы никто не видел, сколько оттуда прибывает покойников.
— Я где-то читала, что, по оценкам Пентагона, с 1960 года погибло сто тысяч немцев. Люфтваффе день за днем бомбит русские города, но русские продолжают наносить ответные удары. Вы не можете победить, потому что им некуда деваться. А применить ядерное оружие вы не осмелитесь, потому что боитесь нашего возмездия, ведь тогда весь мир взлетит на воздух.
— Что еще? — Он пытался вспомнить недавние заголовки. — Геббельс утверждает, что немецкая космическая техника каждый раз побивает американскую.
— Вообще-то, по-моему, это действительно так. Спутники с Пенемюнде запускались на орбиту на несколько лет раньше наших.
— Жив ли ещё Черчилль?
— Да. Теперь он стар. Живет в Канаде. Королева тоже там. — Журналистка заметила его замешательство. — Елизавета оспаривает английский престол у своего дяди.
— А евреи? Что, по мнению американцев, мы с ними сделали?
Она покачала головой:
— К чему все это?
— Прошу вас. Скажите правду.
— Правду? Откуда мне знать, где правда? — почти закричала она. За соседними столиками стали оглядываться. — Нас приучили думать, что немцы вроде пришельцев из других миров. В этом нет ни доли правды.
— Допустим. Тогда… что утверждает пропаганда?
Шарлет сердито отвернулась, но затем посмотрела на него так пристально, что ему стоило труда выдержать этот взгляд.
— Ладно, слушайте. Пропаганда говорит, что вы прочесали Европу, чтобы выловить всех до одного евреев — мужчин, женщин, детей, грудных младенцев. Она говорит, что вы вывезли их на Восток в гетто, где они тысячами вымирали от голода и болезней. Затем вы вытеснили оставшихся в живых ещё дальше на Восток, и никто не знает, что с ними потом стало. Горстка евреев бежала через Урал в Россию. Я видела их по телевизору. В большинстве чудные старички и старушки, чуточку чокнутые. Говорят о траншеях, куда сваливали убитых, о медицинских экспериментах, о лагерях, откуда люди никогда не возвращались. Говорят о миллионах убитых. Но затем появляется германский посол в шикарном костюме и во всеуслышание заявляет, что все это коммунистическая пропаганда. Так что никто не знает, где правда, а где нет. Скажу больше — у вас это почти никого не волнует. — Она откинулась на стуле. — Ну как, удовлетворены?
— Извините.
— Извините и вы меня. — Шарлот Мэгуайр потянулась за сигаретами, помолчала и снова посмотрела на него. — Значит, ради этого вы, когда были в отеле, передумали и решили взять меня с собой? Виски тут ни при чем. Просто хотели покопаться в моих мыслях. — Она рассмеялась. — А я-то думала, что использую вас.
После этого разговор наладился. Исчезла скрытая неприязнь. Ксавьер рассказал об отце, о том, как по его стопам поступил во флот, как по воле случая попал на работу в полицию, которая пришлась ему по вкусу, более того, стала призванием.
Она заметила:
— Все равно не пойму, как вы можете её носить.
— Что?
— Эту форму.
Он налил себе вина.
— О, это легко объяснить. В 1936-м криминальную полицию влили в СС; всем офицерам присваивались почетные эсэсовские звания. Так что передо мной встал выбор: или я остаюсь следователем в этой форме и пытаюсь приносить какую-то пользу, или становлюсь кем-то другим без этой формы, и от меня никакого толку.
Наклонив голову набок, девушка кивнула:
— Теперь понятно. Думаю, вы поступили правильно.
Март вдруг стал противен самому себе.
— Нет, неправильно, — раздраженно возразил он. — Все это дерьмо, Шарли. — Впервые за весь ужин он назвал её так, хотя она с самого начала настаивала на этом. Такое обращение свидетельствовало, что он до конца откровенен. И поспешил добавить: — Я говорил так всем, включая себя, последние десять лет. К несчастью, теперь даже я перестал этому верить.