— О, не стоит благодарности, — весело ответил Небе. — Гейдрих действительно думает, что вы располагаете чем-то в отношении Глобуса. И ему хотелось бы знать. Мне тоже. Может быть, по другим соображениям. — Он ухватил руку Марша той же жесткой хваткой и прошипел: — Эти ублюдки что-то задумали, Марш. Что? Докопайтесь. И скажите мне. Никому не доверяйте. Именно поэтому ваш дядюшка Артур держится так долго. Знаете, почему некоторые из ветеранов зовут Глобуса «подводной лодкой»?
— Нет, не знаю.
— Потому что во время войны где-то в Польше он установил в подвале двигатель подводной лодки и выхлопными газами уничтожал людей. Глобусу нравится убивать людей. Он хотел бы уничтожить и вас. Не забывайте об этом. — Небе выпустил руку Марша. — А теперь нам нужно распрощаться.
Он постучал рукояткой трости по стеклянной перегородке. Шофер вышел из машины и открыл Маршу дверцу.
— Я мог бы подбросить вас до центра Берлина, но предпочитаю ездить один. Держите меня в курсе дела. Разыщите Лютера, Марш. Найдите до того, как до него доберется Глобус.
Дверца захлопнулась. Бесшумно заработал мотор. Лимузин захрустел колесами по гравию. Марш с трудом разглядел Небе — зеленый силуэт за пуленепробиваемым стеклом.
Обернувшись, он увидел, что за ним следит Глобус.
Генерал СС направился к нему, держа на вытянутой руке «люгер».
Он же сумасшедший, подумал Марш. Может пристрелить меня на месте, как собаку Булера.
Но Глобус всего лишь передал ему пистолет.
— Ваш пистолет, штурмбаннфюрер. Он вам понадобится. — Затем подошел совсем близко. Так близко, что Марша обдало горячим дыханием с перегаром чеснока. — У тебя нет свидетеля, — прошептал он. — Свидетеля-то нет. Теперь ни одного.
Марш побежал.
Он пулей вылетел из усадьбы, бегом миновал дамбу и помчался напрямик через лес к автобану, образующему восточную границу Грюневальда.
Здесь он остановился, жадно хватая ртом воздух и вцепившись руками в колени. Внизу в сторону Берлина мчались машины.
Несмотря на боль в боку он побежал снова, теперь уже трусцой, через мост, мимо станции электрички «Николасзее» по Спанише-аллее к казармам.
Предъявив удостоверение крипо, он миновал часовых. Весь его вид — воспаленные глаза, тяжелое дыхание, отросшая за сутки щетина — свидетельствовал о чем-то страшном и безотлагательном, не терпящем расспросов. Он нашел спальный корпус. Отыскал койку Йоста. На ней не было ни подушки, ни одеяла. Лишь железная койка и на ней жесткий коричневый матрац. Рундучок был пуст.
Единственный курсант, чистивший ботинки через несколько коек, объяснил, что произошло. За Йостом пришли ночью. Двое. Они сказали, что его посылают на Восток «для специальной подготовки». Он ушел, не сказал ни слова, видно, ожидал этого. Курсант удивленно качал головой; подумать только, Йост. Он явно завидовал товарищу. Все завидовали. Он будет свидетелем настоящей войны.
3
В телефонной будке воняло мочой и застоявшимся табачным дымом, в грязь был втоптан использованный презерватив.
— Ну, давай же, — шептал Марш. Он нервно постукивал монетой в одну рейхсмарку в матовое стекло и слушал телефонные гудки. Шарли не отвечала. Он ждал очень долго. Потом повесил трубку.
На той стороне улицы открывали продовольственную лавку. Марш перебежал мостовую и купил бутылку молока и батон теплого хлеба, которые тут же на улице жадно проглотил, все время чувствуя, что хозяин лавки следит за ним из окна. Его вдруг осенило, что он уже живет, как беглец, останавливаясь, чтобы ухватить еду, если она попадалась по дороге, и поглощая её прямо под открытым небом, всегда на ходу. Молоко стекало по подбородку. Ксавьер стер его тыльной стороной ладони. Кожа — словно наждачная бумага.
Он снова перепроверился, нет ли за ним слежки. На его стороне улицы няня в форменном платье катила коляску. На той стороне в телефонную будку зашла пожилая женщина. В сторону Хафеля, прижимая к груди игрушечную яхту, спешил школьник. Все как обычно…
Марш, примерный гражданин, бросил бутылку в мусорный ящик и зашагал по улице пригорода.
При мысли о Глобусе его охватывала ярость, усугублявшаяся чувством вины. Гестаповцы, должно быть, видели показания Йоста в деле о смерти Булера. Они, видно, навели справки в училище СС и узнали, что вчера днем Марш снова допрашивал его. Это вызвало суету на Принц-Альбрехтштрассе. Выходит, его визит в казармы стал смертным приговором Йосту. Он удовлетворил любопытство — и погубил человека.
А теперь не отвечал телефон американки. Что они могли с ней сделать? Обдав ветром, его обогнал армейский грузовик, и в голове промелькнула картина — изуродованное тело Шарлет Мэгуайр в сточной канаве.
В голове без конца прокручивались обрывки разговора:
Артур Небе:
Руди Хальдер:
Снова Небе:
Полчаса он бродил по цветущим улицам мимо высоких живых изгородей и глухих заборов богатого берлинского пригорода. Дойдя до Далема, он остановил какого-то студента, чтобы спросить дорогу. При виде формы Марша молодой человек набычился. Далем был студенческим кварталом. Старшекурсники вроде этого отращивали волосы до воротника, некоторые девушки носили джинсы — одному Богу известно, где они их доставали. Внезапно возродилась «Белая роза», организация студенческого сопротивления, процветавшая недолгое время в сороковых годах, пока не казнили её руководителей. «Их дело продолжает жить», — писали на заборах. Члены «Белой розы» выражали недовольство обязательной воинской повинностью, слушали запрещенную музыку, распространяли подстрекательские журналы. Гестапо их преследовало.
На вопрос Марша студент неопределенно махнул рукой и, нагруженный книгами, поспешил удалиться.
Дом Лютера находился поблизости от Ботанического сада — загородный особняк прошлого века в конце закругляющейся дорожки из белого галечника. Напротив въезда на неё в сером «БМВ» сидели двое. Машина, её цвет выдавали их с головой. Еще двое следили за обратной стороной здания, и, по крайней мере, один разъезжал по соседним улицам. Марш прошел мимо, заметив, как один из гестаповцев стал что-то говорить другому.
Где-то завывал мотор газонокосилки, в воздухе висел запах свежескошенной травы. Дом с участком, должно быть, стоил кучу денег, возможно, не столько, сколько вилла Булера, но недалеко от этого. Под карнизами выступала красная коробка недавно установленной сигнализации.
Он позвонил и почувствовал, что его изучают в дверной глазок. Спустя полминуты дверь открылась и на пороге появилась горничная — англичанка в черном с белым форменном платье. Он передал ей удостоверение, и она, шлепая по натертому деревянному полу, удалилась доложить хозяйке. Вернувшись,
