каково это – быть нелюбимым, нежеланным, плакать ночью, звать и не дозваться того, кого зовешь.

Келли как-то позабыла, что Сэм все еще находится в кухне, и вспомнила об этом, лишь когда почувствовала на плече ласковую тяжесть его руки. Почему он коснулся ее именно сейчас? Сейчас, когда она чувствует себя такой слабой, такой уязвимой?

Она круто повернулась к нему.

– Что вы здесь делаете? – строго спросила она странно хриплым голосом. – Зачем вы приехали?

Легко, очень легко, самыми кончиками пальцев он провел по ее щеке, очертив ее контур.

– Потому, что я не хотел, чтобы вы оставались здесь одна.

Всей душой она желала верить тому, что видела своими глазами, но древний инстинкт самосохранения возмутился в ней, и она уклонилась от его прикосновения. Ладони его переместились ей на плечи и тепло сжали их.

– Вы же не хотели остаться в одиночестве, правда?

– Никто не хочет оставаться в одиночестве, – сказала она. – Хотя он, может, и хотел, при условии, что с ним будет бутылка.

– Не думай о нем, Келли. – Прикосновение его стало настойчивее, он притянул ее к себе, обвил ее руками, обнял. – Думай обо мне. – Рот его коснулся ее лба, уголка глаза, щеки. – Будь здесь. – На своих губах она чувствовала тепло его дыхания. – И сейчас. – Он опять коснулся губами ее губ. – Думай обо мне.

Сострадание. Келли не знала, что поцелуй мужчины может заключать в себе сострадание. В нем была не только ласка, не только нежность, губы его несли тепло, успокоение, в то время как руки, гладя, снимали напряжение, тревогу, снимали боль. Губы его блуждали по лицу Келли, но это не было призывом, это было пониманием.

Как легко, как невероятно легко стало думать о нем и только о нем! Он облекал ее своим теплом и своей силой, соединившимися воедино. Она нуждалась в этом, нуждалась давно и отчаянно. Теперь, прислонившись к нему, она почувствовала облегчение и, прошептав его имя, отвернула голову, чтобы остановить эти ищущие губы.

Ощутив вдруг мягкую податливость ее тела, Сэм с трудом поборол в себе ответный импульс. Он говорил себе, что ищет она сейчас не страсти, но успокоения, но руки его все равно продолжали гладить ее тело, прижимать его к груди, к бедрам, давая ей понять, что значит настоящая нежность. А рот его все равно искал ласки ее сочных губ.

И все его благие намерения улетучились от ее ответного порыва, когда руки ее притянули поближе его голову, а губы властно потребовали новых поцелуев, еще и еще, все больше, все крепче. Он хотел чувствовать ее. Нестерпимое желание, страсть.

Пальцы его почувствовали, как трепещет жилка у нее на шее. Склонившись, он ощутил, как гладок шелк на ее блузке и на обтянутых шелком пуговках. Он расстегнул эти пуговки, и руки его, скользнув внутрь и распахнув блузку, нащупали новую шелковую преграду. Увидев мельком краешек розового, отороченного кружевом лифчика, он даже улыбнулся.

Опять приникнув ртом к ее губам, он почувствовал ее вздох, когда его руки, гладя прозрачную ткань, вдруг нащупали твердую пластинку корсета. Он ласкал пальцами нежные вершины ее маленьких грудей и чувствовал, как твердеют ее соски, как прогибается ее тело, стремясь к завершению дразнящей ласки.

Сэм оторвался от нее, желая увидеть ее лицо, выражение ее глаз. Медленно взгляд его блуждал по ее лицу. Глаза ее потемнели и затуманились, в них таилась страсть. Он перевел взгляд ниже, на ее груди, на соски, натягивающие ткань. Он жаждал ощутить их твердость не только глазами, но и ртом.

Держа на руке ее изогнувшееся тело, он наклонился и дотронулся губами до соска и почувствовал, как пальцы ее стиснули его плечо. Дыхание стало прерывистым.

С еле слышным стоном он сжал губы вокруг затянутого в шелк соска и вдохнул в себя горячий свежий запах ее тела.

Ее руки обхватили его лицо, и он почувствовал, как она прижимается губами к его рту. Остатки самообладания быстро улетучивались; чем больше она раскрывалась перед ним, чем чувственнее был ее отклик, тем глубже он погружался в пучину. Его руки блуждали по телу Келли, они касались, мяли, гладили, жаждали охватить ее всю целиком, чувствуя ее ответную дрожь.

Внезапно рот ее оторвался от его губ, руки, обнимавшие его, напряглись, она дышала тяжело, неровно.

– О Господи, нет! Не здесь!

Невнятные слова протеста были похожи на рыдания. Сэм замер.

– Да, – тихо согласился он. – Не здесь. Не сейчас. Широко распахнутые глаза Келли были устремлены на него, настороженные, неуверенные и все еще затуманенные желанием, которое они пробудили друг в друге. На лифчике Сэм заметил влажный след, оставленный его губами, под ним четко обрисовывался сосок.

– Все равно это будет, – сказал он. – Мы оба хотим этого. И ты знаешь это не хуже меня.

Стоя напротив него, Келли хотела ответить, но спазм в горле от волнения лишал ее дара речи.

Она желала его, не только ради объятий, не только ради нескольких страстных поцелуев и не только ради утешения, умиротворения, которое он нес ей. Она желала очутиться с ним в постели. Она желала его так, как никогда не желала ни одного мужчину. При виде его уверенных рук, широкой груди, крепкого крупного тела она моментально начинала воображать, каково это – трогать его и ощущать на себе его прикосновения, слиться с ним в постели в мучительной близости.

Это сумасшествие, наваждение. Мир ее рушится, карьера под угрозой, на созданный ею самой образ упала тень прошлого, образ ее осквернен отцом и родством ее с ним. Вот что должно занимать ее мысли. А вовсе не Сэм.

– Ты ведь не собираешься ночевать здесь, правда?

Услышав этот вопрос, Келли подняла голову и прерывисто вздохнула, отводя назад выбившиеся из