Покров травы и мха, весь рисунок «землеграфической карты» был нарушен и изуродован, как будто в болоте недавно боролись две гигантских свиньи. Край кладки напоминал надкушенную колбасу, Варану померещились даже следы чудовищных зубов. Он огляделся; болото таращило надувающиеся и опадающие глаза, клочки тумана бродили над землей, как призрачная похоронная процессия, тысячу лет назад отбившаяся от своего катафалка…

Гати не было. Впереди, шагах в десяти, снова сгущался туман, и там – Варан надеялся – может быть продолжение дороги. Вряд ли неведомый катаклизм уничтожил кладку целиком – скорее всего, это прореха, дыра, препятствие, но не конец пути.

На четвереньках он подобрался к размозженному краю кладки. Попробовал нащупать твердь дорожной палкой. Ни малейшей надежды – палка уходила в бездну, тонула в болоте, ее нелегко было вытащить обратно. Бревна под Вараном колебались, и поверхность жижи колебалась вслед за ними – как желе. По болоту расходились мягкие медленные волны, одно колебание порождало другое, жижа не была однородной. Варан присмотрелся, замер – колебания стихли, все снова сделалось черным, неподвижным, безнадежным.

Он поднялся на ноги. Взмахнул руками, удерживая равновесие. Подпрыгнул.

Чавкнул край кладки. Потекли волны одна за другой. Налетев на препятствие, они меняли рисунок, а то, что лежало в болотной жиже, едва заметно покачивалось, вплетая в узор волн свой жутковатый мотив.

Варан перевел дыхание. Подпрыгнул снова, почти забыв об осторожности. У самой кладки, прямо перед ним, лежала, скрючившись, семипалая рука с когтями, с костяными гребешками на сгибе каждого пальца, и каждый палец был размером с годовалого ребенка.

Варан сглотнул. Дотянулся палкой до руки – она оказалась твердой, будто покрытой хитином. Заколебалась болотная жижа, и Варан смог проследить глазами – вот запястье, вот локоть, вот еще что-то – вторая рука?!

Существо было мертво уже несколько недель. Оно лежало, раскинувшись, в проломе гати, лежало на самой поверхности и не тонуло, как усталый пловец, отдыхающий в море – на спине…

Кем было чудовище при жизни, кто сумел убить его, как и почему, и где теперь этот убийца – не имело большого значения. Варан предпочел бы думать, что создание, лежащее в болотной жиже, мирно умерло само по себе – от старости… (Вроде как старина Зигбам, насмешливо сказала память голосом Подставки.) Как бы там ни было, Варан оказался теперь перед выбором – вернуться назад, выкупить свою упряжку (или нанять новую), обогнуть болото по дороге и продолжить погоню с опозданием в несколько дней.

Либо идти вперед.

Варан снова ткнул черную руку палкой. Рука почти не дрогнула; она лежала, залитая грязью, раскрытой ладонью вниз. Кисть вела к локтю, локоть, надо полагать, – к плечу…

Четыре с половиной дня между ним и Бродячей Искрой. А если возвращаться – будет снова неделя; остывающий след легко потерять. Особенно на людных перекрестках. Особенно когда боишься каждого караванщика – вдруг он уже продал тебя, вдруг ему уже заплатили люди Его Незыблемости Императорского Столпа…

Но ведь неизвестно, есть продолжение у гати – или чудовища в схватке своей уничтожили ее надень пути вперед!

Туман впереди и не думал подниматься. Наоборот, спустился ниже.

Варан поудобнее перехватил палку и перескочил на тыльную сторону гигантской черной ладони. Ладонь ушла в глубину под его весом, зато приподнялся локоть; Варан перескочил снова. Плоть чудовища громко лязгала под его сапогами – не то броня, не то чешуя, не то хитиновая кожа. Туман сомкнулся за спиной, и не было видно края гати – но и впереди не показывалось ничего обнадеживающего, только черным холмом приподнимался бок поверженного чудовища. Вскочив на этот бок, Варан поскользнулся и еле удержал равновесие. Огляделся; второй руки лежащего не было видно, зато тянулось, распластавшись по болоту, сетчатое в прожилках, в пучках свалявшихся перьев – крыло…

Цепляясь за жесткую морщинистую кожу, Варан подполз туда, где должна была быть голова чудовища. Труп покачивался, погружаясь все глубже; в клочьях тумана Варан едва разглядел острый подбородок, почти человеческий, и кривой клюв, широко открытый, как будто владелец его все еще кричал. Остальное скрывала грязь.

Варан перепрыгнул на крыло. Звук был такой, будто рвется толстая паутина; Варан полз на четвереньках, спотыкаясь об острые надломленные кости, о жесткие маховые перья. Крыло заканчивалось, а гати все не было. Туман будто издевался – приподнимался понемногу, потихоньку, а гати не было, не было – только все та же грязь, растревоженная трясина, и кое-где – выпученный над ее поверхностью мутный болотный глаз…

Крыло мертвеца было единственной преградой между Вараном и жадной густой глубиной, из которой нельзя вынырнуть, – в которой можно только тонуть. Он прекрасно понимал, что пути назад нет; добравшись до края крыла, он лег на живот и пополз, умоляя трясину повременить и выдержать его хоть минуту – как держала черный крылатый труп.

Трясина не слушала. Варан, в отличие от трупа, двигался, отталкивался локтями и коленями, и трясина хватала его, как застывающий клей хватает муху. Идиот, думал Варан, выбираясь и снова увязая. Пожалел двух дней… Стоило оставлять Нилу, чтобы захлебнуться теперь в грязи?

Стоило бросать вызов Подставке?

Стоило?..

Рука его схватила твердое. Край кладки – размозженный, но устойчивый, верное дерево, дорога…

Он выполз на гать и долго лежал, обессиленный, как перемазанная медом муха.