– Я знала, что ты придешь. Помоги мне, Эван.

– Я боюсь разжигать костер, а без него не вижу твою рану.

– Пусть твои глаза привыкнут в темноте.

В конце концов, когда у него от напряжения заболели глаза, он увидел то, что было для него абсолютно невыносимым. Толстая арбалетная стрела глубоко вошла ей в спину справа чуть выше лопатки. Вокруг раны кожа воспалилась и была липкой от загустевшей крови.

– Вытащи ее, – прошептала Касильда.

– Не могу. Тебе будет слишком больно. Я лучше отнесу тебя обратно в город и найду врача.

– Нет. Лучше я умру здесь. Эван, умоляю тебя, вытащи стрелу белого дьявола.

Он тяжело вздохнул. Делать было нечего. Большая часть их поклажи оставалась здесь, и, покопавшись в одном из мешков с провизией, Эван достал кожаный мех с вином и приложил его к губам раненой. Та сделала несколько мелких глотков и отвернулась.

– Выпей еще, – охрипшим от страха голосом попросил он.

– Мне не нравится огненная вода белых дьяволов.

– Пей, или не буду помогать тебе.

– Это ложь, но я выпью.

Она медленно осушила мех. Тем временем поднялась луна. Ее призрачный свет залил поляну, посеребрив водную гладь ручья и, словно саваном, накрыл Касильду.

– Теперь, – прошептала Касильда, с трудом произнося слова, словно язык не слушался ее, – я готова, Эван.

Он тоже выпил немного вина для храбрости и тщательно подготовился, достав чистую рубашку для перевязки. Во время походов Эван не раз видел, как корабельные брадобреи справлялись с разного рода ранами. Теперь он пожалел о том, что внимательно не следил за тем, что они и как делают. Потом Эван помог Касильде лечь на живот и, наклонившись, поцеловал ее в ухо, прошептав при этом:

– Я люблю тебя, Касильда.

– Я знаю. Торопись, Эван.

Глубоко вдохнув, чтобы успокоить дрожащие руки, он взялся за стрелу и тихонько потянул ее. Касильда застонала от боли, но лежала неподвижно.

– Нет, Эван. Ты должен сделать это быстро.

Он знал, что женщина права. Когда-то Эван страдал от зубной боли. И цирюльник не стал с ним церемониться. Ухватив зуб клещами, он просто выдернул его изо рта. На лбу Эвана проступили капельки пота, он решительно сжал губы. Положив одну руку ей на спину, а другой ухватившись за стрелу, сильным и быстрым рывком, выдернул ее из раны и отшвырнул прочь.

Одновременно оба вскрикнули. Кровь брызнула из темного провала глубокой раны, и Эван прижал к ней сложенную в несколько слоев рубашку.

Ему страшно захотелось плакать, и он лег рядом с Касильдой, чтобы согреть ее теплом своего тела. Больше женщина не издала ни единого звука и вскоре, измученная страданием, забылась тяжелым сном.

Когда рассвет окрасил верхушки деревьев, Эван все еще не спал. Он знал, что обязательно снова вернется в город, ибо теперь у него есть еще один повод для мести испанцам.

Но сначала он должен отвести Касильду к ее соплеменникам!

Через три дня пути Эвану преградил дорогу Рико. Он в ужасе смотрел на ношу в руках Эвана:

– Что случилось?

– Это длинная история. Я расскажу ее тебе по дороге.

Когда они положили Касильду на циновку в одной из хижин, Эван закончил свой рассказ. Наклонившись, он погладил ее по горячей щеке.

– Первые два дня она отказывалась от моей помощи и шла сама, – сказал он Рико. – Я видел, как она слабела с каждым часом. Ее мучила страшная жажда. Сегодня утром она упала и больше не смогла подняться.

– И ты нес ее, – закончил Рико, кивая старухе, которая, войдя, села на пол рядом с Касильдой.

Она принесла деревянную чашу с какой-то серой вязкой массой и листьями папайи.

– Помоги ей, – взмолился Эван. – Прошу тебя, не дай ей умереть.

Старуха, тяжело вздохнув, начала снимать повязку, сделанную Эваном из рубахи и полос одежды. Хижину заполнил омерзительный запах. Эван заставил себя посмотреть на рану. Вокруг нее появилась опухоль, кожа потеряла цвет. По спине Касильды шли красные полосы.

– Рана загноилась, – дрожащим голосом произнесла старуха. – Ее сжигает лихорадка. По телу разлилась болезнь. Когда она достигнет сердца, Касильда умрет.

– Нет! – вырвался из груди Эвана отчаянный крик.

В этот момент он ненавидел себя.

Как глупо было позволить своим чувствам взять верх над разумом: все дело в том, что он не смог ударить ее и тем самым вызвал подозрение солдат, и еще поцеловал ее прямо на улице! Боже, во всем виноват он и только он.