плети.
Гости Друга Муз разошлись уже под утро. Матроны покинули пир, как только беседа начала становиться слишком вольной, а сменившие их в пиршественном зале прекрасные рабыни, венчая сотрапезников гирляндами цветов, радостно дарили им свою благосклонность.
— Уйдем! — Агриппа потянул друга за одежду. — Не люблю безобразий, даже красиво обставленных.
Они вышли в теплую весеннюю ночь. Было полнолуние, и каждая черточка тени отчетливо ложилась на мрамор плит.
— Вот я и консуляр в двадцать семь лет, — Агриппа откинул капюшон плаща, — а теперь стану эдилом, как и полагается в мои годы.
— Ты из-за меня отказался от проконсульства? — тихо спросил Октавиан, беря его за руку.
— Из-за себя! Ну, конечно, в некотором роде из-за тебя тоже. — Агриппа невесело усмехнулся. — Я на два года оставил тебя одного, а ты уже влез в петлю, еле тебя вытащил. А за пять лет натворишь такое, что уж и не помочь! А потом, помнишь, я рассматривал заметки твоего отца? Письма близких к Цезарю и черновики его писем я не смею читать. Это тайны вашей семьи. Военные заметки, по правде сказать, меня не очень интересуют. За тридцать лет тактика боя сильно изменилась, а к тому же каждая битва требует от полководца своего, неповторимого решения. Ты меня понимаешь? Ведь правда?
— Не совсем понимаю, но вполне согласен.
— Ну, раз согласен, значит, понял. — Агриппа добродушно рассмеялся. — Вот и всегда так нужно! О чем это я говорил? Так вот, самое интересное — это замыслы и пожелания Цезаря о том, как превратить Рим в столицу, достойную твоей огромной империи. Этим я и займусь. У городского эдила свободного времени достаточно. Надо только с пользой его употреблять.
VIII
С тем же рвением, как и в битвах, друг императора, мрачный и хмурый, наблюдал, чтобы каменщики чинили мостовые, рабы очищали стоки городских нечистот, а ремесленники занимались своими делами. Потом Марк Агриппа призвал к себе знаменитого зодчего Витрувия.
Витрувий, уже немолодой, с темными волнистыми волосами, обильно пересыпанными сединой, почтительно остановился на пороге.
— Здравствуй, мой добрый Витрувий. — Агриппа сам придвинул к столу кресло. — Мы уже встречались, но с тех пор прошло немало времени...
— Я помню тебя, — просто ответил Витрувий.
— А ныне я призвал тебя, чтоб продолжить нашу беседу. Вот тут, — он показал на груду пергаментов, — пожелания Дивного Юлия, его невоплощенные замыслы. Он доверял тебе, и я надеюсь, ты поможешь мне понять его записи.
Они склонились над пергаментами.
— Ну, новую курию строить незачем, — Агриппа отложил свиток с описанием дворца для заседаний Сената, — с театром тоже подождем, нашим бездельникам хватит пока зрелищ, пусть лучше подумают о хлебе и как его заработать. Привыкли жить, сидя на шее пахаря-италика! А вот Марсово поле хорошо б заключить в кольцо портиков и галерей. На стенах написать фрески о событиях из нашей истории. Побольше о героях, поменьше о красотках...
Витрувий улыбнулся, но консуляр сделал вид, что не заметил этой улыбки, и, развернув следующий свиток, спросил: — А это что за мысль об искусственном канале? Зачем он?
— Цезарь полагал, что, изменив течение Тибра, мы очистим реку и избавим Рим от миазмов, нечистых вод и заодно осушим Марему, чьи болота подходят почти к городским стенам.
— Я думаю, — Агриппа решительно перечеркнул план создания искусственного устья реки, — это все, как любит говорить Меценат, нерентабельно, а простыми словами — не имеет смысла. Затраты огромные, а толку будет мало. Болота мы этим каналом не осушим, реку, текущую через большой город, очистить невозможно. Сток нечистот никуда не денешь, а отсюда и миазмы, и болезни. Лучше оставим отца Тиберина в покое, а его детей напоим чистой ключевой водой, бегущей с гор. При мощном водопроводе водички и на мытье в банях, и на стирку хватит. Вот бани и водопровод надо строить прежде всего. Представь смету, и как можно скорей!
Витрувий с изумлением посмотрел на своего собеседника.
— Термы, галереи и портики, украшенные статуями героев и фресками, водопровод с гор... Но ты уже не консул, и вряд ли по твоей просьбе, даже поддержанной триумвиром, Сенат согласится на новый налог, чтоб оплатить его гигантское строительство.
— Я не собираюсь клянчить у отцов отечества. — Агриппа отодвинул пергаменты. — Моих доходов с сицилийских имений хватит. Ведь в Сицилии дважды в год снимают жатву, а в это лето урожаи были на славу.
Витрувий с еще большим удивлением посмотрел на него:
— Ты даришь все это Риму?
— Нет, просто тем, кто будет жить после меня. — Он откинулся в кресле. — У меня нет детей, так пусть мои каменные дети напоминают людям обо мне. И еще прошу тебя, мой добрый Витрувий, обучи меня хоть немного твоему искусству. Приходи каждый вечер и беседуй со мной. Сможешь?
— Не идя — не дойдешь, не изучая — не познаешь. Путь, даже самый длинный, начинается с первого шага. Не обижайся, Непобедимый, если я буду строгим учителем.
— Можешь даже палкой бить меня. — Агриппа широко улыбнулся. — Только учи...
На пустырях, окружавших Марсово поле, закипела жизнь, вырубали кустарники, ровняли землю, рыли фундаменты. На затерянных узких улочках предместий срывали трущобы, расчищали место для новых построек. И снова все куры-несушки и все ульи были обложены особым налогом, и возы с воском, ослики с перекинутыми через спину плетенками, наполненными доверху яйцами, потянулись к Вечному Городу.
Воск поступал в мастерскую Витрувия, где зодчий со своими учениками лепил из него макеты, а яйца под присмотром центурионов разбивались на строительных площадках. Белки шли в раствор, который цепко должен скрепить мраморные блоки, искусно выпиленные из огромного тела гор, а из желтков на огромных жаровнях готовились яичницы, чтобы накормить строителей.
Агриппа мелькал то тут, то там. Он снова ожил и загорел. Широкая белозубая улыбка все чаще освещала его смуглое лицо.
Под присмотром Витрувия Непобедимый сам вылепил макет портика, посвященный Марсу Италийскому. Проводя заостренной палочкой канелюры по восковым колоннам, консуляр радовался, как дитя, и, завернув свое творение в шелковый платок, послал императору.
Но когда Октавиан пришел полюбоваться на труды своего друга, он нашел Непобедимого у растущей стены новых терм. Держа в руке мастерок, Агриппа с волосами, перевязанными широкой лентой, как у заправского каменщика, склонив голову набок и высунув от усердия кончик языка, старательно ровнял раствор в каменном шве.
Октавиан тихонько тронул его за локоть:
— Зачем это тебе?
— Приятно! Мы воевали, все разрушали, а теперь воздвигаем. Хочется своей рукой хоть немного.
— Дай и я попробую.
— А это уж ни к чему. — Агриппа ласково отстранил его. — Спасибо, что пришел, но не мешайся под ногами. Сядь вот там на камешек, я кончу и подойду.
Видя, что Октавиан хочет бросить строителям пригоршню монет, остановил его:
— Не надо! Это созидатели, а не нищие бездельники. Хочешь наградить — награждай достойно!
Агриппа подозвал надсмотрщика и отдал ему деньги:
— Дар императора. Раздай каменщикам, каждому достойно его усердию, и скажи людям, что
