лишь радость может исцелить триумвира.
— Он послал за мной?
— Нет, он без сознания и только в бреду зовет тебя, умоляет, чтоб подошел к нему проститься. Меня послала к тебе благородная Октавия.
Выехали в тот же вечер. По дороге, когда они уже были далеко от дома, Статилий признался, что он несколько сгустил краски.
— Он вовсе не так уж болен. Просто тебе необходимо быть в Риме.
— Я знаю, — мрачно ответил Агриппа, — и рад, что вырвался из этого плена. Ты не представляешь, как мне все тут опротивело...
— Такая прелестная молодая супруга? — Статилий засмеялся. — Я сам собираюсь жениться на полукровке с золотыми галльскими косами, зато в приданом немало римского золотишка...
— Не женись, Тит Статилий, если девушка тебе не по душе. Сам намучаешься и ее измучишь.
Статилий Тавр привез друга в Рим без сознания. Приступы злой лихорадки перемежались с полным изнеможением.
Сквозь забытье Агриппа смутно ощущал аромат ландышей и легкие прикосновения. Он с трудом открыл глаза. Побуревший от бессонных ночей, обросший клочковатым желтым пухом, Октавиан дремал, съежившись в ногах постели. Заметив, что больной зашевелился, он поднес кисленькое питье.
— Убирайся!
— Не дури! — Октавиан попробовал губами влажный лоб. — Ну вот, и жар меньше. Бреда больше не будет, а то ведь скоро месяц я слушаю, как ты меня проклинаешь...
Агриппа закрыл глаза. На висках взбухли и тяжело бились пены. Октавиан положил на них ладони и слегка нажал.
— Легче голове?
— Да, не отнимай рук...
— Спи, проснешься здоровым, сильным, консулом народа римского. Я тоже приму консулат, мы будем равными по сану... Я приказал...
— А что, в Риме уже избирают по приказу?
— Ты отлично знаешь, консулов избирает народ по своей воле, но ведь кто-то должен выдвинуть кандидатуру. Мое имя выкрикнули загробные сенаторы.
— Это еще что за новость? Загробные?
— А ты не слыхал такого словечка? Так прозвали тех, кого по завещанию Цезаря я и Антоний ввели в Сенат. Люди все военные, хорошие... А насчет тебя я шепнул Сильвию. Его служаки надорвались, крича: 'Марк Агриппа Непобедимый, консул Рима!' А впрочем, и без них тебя любят! Ты станешь консулом Рима и сам будешь издавать законы...
— Консулом Рима, но не игрушкой Сената! — Агриппа резко приподнялся на подушках и тут же вновь откинулся. — Ладно, не ластись, кошачья душа!
Глава тринадцатая
I
По традиции, освященной веками, в первый день Нового года избранные консулы приветствовали Сенат речью. Но император болел, и первоприсутствовал в тот день Марк Агриппа.
Когда новый консул появился на пороге курии, все головы с любопытством обернулись к нему. Агриппа редко показывался в Сенате и даже не был причислен к сенаторскому сословию, оставаясь всадником, как и большинство его товарищей по оружию, но знали Марка Випсания Агриппу все.
Агриппа молча прошел к Алтарю Победы и не спеша опустился в курульное кресло.
Валерий Мессала подтолкнул своего соседа, смешливого Квинта Фабия, и громко шепнул:
— Великие боги! До чего дожили! Козопас — консул народа римского и первоприсутствует в Сенате!
Агриппа услышал и отчетливо проговорил:
— Ты ошибся, Валерий Мессала! Я не козопас, а свинопас. В детстве, правда, я пас коз у Скрибония, но теперь по воле народа римского пасу девятьсот откормленных породистых свиней!
В курии воцарилась гробовая тишина, потом раздались подобострастные смешки.
— Я оратор плохой, — начал вновь избранный консул, — к тому же в моей латинской речи сквозит мой родной говор горного Пицениума. Однако надеюсь, что за эти годы квириты научились хорошо понимать италиков. Так вот, послушайте, что я вам скажу У всех вас дела, у меня тоже. Расписывать вам о ваших обязанностях и о моем долге перед народом римским я не буду. Прочтете сами у какого-нибудь ритора о чести и доблести и считайте, что это я и мой коллега Октавиан Цезарь вам сказали. И не будем больше терять драгоценного времени. Квинт Фабий, поди сюда!
— Я и с места могу сказать то, что найду нужным.
— А я говорю, Квинт Фабий, поди сюда! Ну, кому сказал?
Фабий хотел возмутиться, но, взглянув на мелькающие по ступеням курии козьи плащи, нехотя поднялся и побрел к Алтарю Победы.
— Стань сюда! — скомандовал Агриппа. — Будешь подсчитывать голоса! В школе ты был так глуп, что все задачи за тебя решал я. Но заседать в Сенате — не катапульту чертить. Тут и твоего ума хватит. Читай!
У Квинта Фабия от обиды задрожали руки, но он взял табличку с перечислением дел, которые следовало рассмотреть сегодня же, и, косясь на козьи плащи, внятно прочел о жалобах жителей Витумина, обитающих возле храма Дианы. Улицы тонут в нечистотах, отбросы уже много месяцев не вывозятся. Сток в клоаку засорен.
— Тут голосовать нечего, — остановил его консул. — Это дело городского эдила. Кто у вас эдил? Ты? — Агриппа ткнул пальцем в молодого франтоватого сенатора. — Если завтра к вечеру улицы не будут чище твоей щегольской тоги, языком вылизывать мостовую заставлю! Только денежки народные загребать умеете!
— И еще, благородный консул! — Фабий скороговоркой оттарабанил. — Уроженцы Малой Азии просят разрешения воздвигнуть храм Великой Матери Кибелы...
Агриппа нахмурился:
— Не знаю, как другие сенаторы на это посмотрят, а я не разрешаю. Фабий, пиши: 'Консул Марк Випсаний Агриппа с единодушного согласия всех присутствующих сенаторов не одобряет строительства подобных капищ, где под видом почитания богов творятся противоестественные пакости и оскопляют юношей'. Хотят молиться своей Кибеле — пусть едут к себе в Азию, а нам своих богов хватает. А вот еще о храмах... Читай, Фабий.
— 'Сельский житель, чей очаг в горном Пицениуме, неподалеку от города Фирм, просит разрешения воздвигнуть Алтарь Дивному Дитяти, даровавшему хлеб и мир'.
Агриппа широко улыбнулся и разом подобрел:
— Я думаю, нужно помочь благочестивому пахарю доброхотными даяниями. Фабий, возьми тарелочку, что на Алтаре, и собери пожертвования. Все мы едим хлеб и радуемся миру, так возблагодарим же юное божество!
Через несколько минут Фабий вернулся к Алтарю Победы с тарелочкой, где весело позванивали золотые денарии.
Дальше речь пошла о разводах и мерах к поднятию нравственности. Агриппа зевнул:
— Ну, тут каждый пусть за собой следит. Не люблю, когда нос в мою постель суют, и чужими не
