их трусость в других обстоятельствах, чтобы поверить, будто на них можно рассчитывать, а отсюда он сделал вывод, что Принц не будет настолько непредусмотрительным и не передаст свою честь в их руки. С этим предубеждением он начал приводить все в порядок для ведения осады, что должна была принести ему большую славу, если он добьется успеха, и она была бы славной, честно говоря, когда бы он не с гарнизоном собирался биться, но со всей армией целиком.

/Шарль IV, Герцог де Лорен./ Как только Месье Принц получил весть о его намерениях, он счел для себя позором терпеть, чтобы тот привел их в исполнение, не воспротивившись этому со своей стороны. Он был так близок к месту, где все это должно было произойти, что ему казалось, будто его собственная честь пострадает, если он не придет туда на подмогу. Всего лишь день пути для пешего человека, и самое большее, два для того, чтобы привести туда армию. Однако, так как нужно было иметь эту армию для осуществления задуманного, а он не видел, откуда мог бы ее взять, разве что ему бы помогли в этом Испанцы, он продлил свое недомогание дольше обычного времени, чтобы иметь предлог оправдаться. В его комнате собрался совет для обсуждения мер, какие необходимо было принять в столь важной ситуации; все находили здесь затруднение, поскольку, хотя каждый и соглашался точно так же, как и он сам, что следовало обратиться к Испанцам за помощью, все боялись получить от них отказ по причине того, что они якобы пытались выиграть время, чтобы отобрать во Фландрии города, какие потеряли перед нашими гражданскими войнами. Шарль IV, Герцог де Лорен, давно уже изгнанный из своих Владений, но не особенно об этом заботившийся, поскольку он имел войска, заставлявшие с ним так же считаться, как если бы он все еще был мэтром своей страны, находился на жаловании у этого народа. Он скопил таким образом множество денег, и так как настоящая цифра его состояния у многих вызывала зависть, поскольку перед ним заискивали все Могущества, полагают, будто последовать его примеру было именно той причиной, что вдохновила Месье Принца поднять оружие против своего Короля. Он увидел, что у него самого совсем не меньше войск, чем у этого Герцога, а так как он не уступал тому ни в величии мужества, ни в опыте, ни в репутации, было как бы и невозможно, чтобы враги Франции не сделали всего, что было в их силах, лишь бы пристроить его к их партии; если все так и было, вот поистине странные чувства для первого Принца крови; к тому же, разве это не было ему менее простительно, чем Герцогу, поскольку тот, после того, как Его Величество лишил его всех Владений, и не видел другого врага, кроме него, с кем ему надлежит сражаться; этот же, напротив, получив бесконечное число милостей и благодеяний, просто не мог без того, чтобы его осудил весь свет, показаться таким неблагодарным по отношению к своему благодетелю.

Как бы там ни было, так как этот Герцог имел репутацию любителя денег и о нем обычно говорили, что он за того, кто больше даст, было решено на Совете, о каком я недавно говорил, договориться с ним и призвать его на помощь осажденным. Это не могло осуществиться без участия Испанцев, с кем он тогда находился и от кого не мог отстраниться без их на то согласия. Итак, тот, кого к нему послали, имел приказ поговорить с Эрцгерцогом, прежде чем обратиться к нему. Всеми силами поддерживать бунтовщиков и помешать их разгрому — входило в интересы этого Принца. Он даже получил приказ об этом из Испании, она же, со своей стороны, направляла войска и деньги в Бордо для усиления бунта. Потому он одобрил сделанное ему предложение, разрешил переговоры с Герцогом, и при посредстве доброй суммы денег договор вскоре был заключен. Одну часть ему заплатили наличными и выдали обязательство на остальное, дабы у него не было никакого предлога запаздывать с помощью. Он действительно вошел во Францию во главе своей армии, но прежде, чем он прибыл в окрестности Парижа, Двор нашел средство задержать исполнение его намерений, сделав ему соблазнительные предложения.

/Двойная игра./ Казалось бы, он не должен был их слушать, он, кто стал бездомным бродягой, так сказать, из-за того, что Король был его врагом; но так как каждый соблюдает свой интерес, а Принцы еще и гораздо более, чем остальные, он насторожил уши более быстро, чем можно было бы поверить; две сотни тысяч экю, какие ему пообещали, сломили всякую досаду, какую он мог чувствовать к Его Величеству. Их довольно трудно было раздобыть в те времена для Короля, изгнанного из своей столицы, да от кого, к тому же, отвернулась часть его Королевства. Невозможно было в этом злосчастном положении ни найти друзей, кто снабдил бы его этой суммой, ни обратиться к Сторонникам, кто бы ее одолжил; это когда-то было хорошо, но Кардинал настолько странно и грубо с ними обошелся после того, как прибегал к их помощи в других обстоятельствах, что они не желали более соглашаться ни на какой заем. Он подстроил им потерю всех их авансов под предлогом их взяточничества и воровства, забыв при этом, что доверие — основа великих Государств. Итак, они были не в настроении что бы то ни было ему одалживать, поскольку, хотя он им и давал слово, что в будущем к ним будут совсем иначе относиться, чем в прошлом, так как они прекрасно знали, что он без всяких церемоний может изменить всему, что наобещал, они не хотели больше быть жертвами его надувательств. Впрочем, если и нашлись, в конце концов, некоторые, поддавшиеся на его уговоры, они выставили столь кабальные условия для Государства, приняли столь надежные меры предосторожности, что стало ясно по их поведению: они не только верили, будто имеют дело с человеком не менее опасным, чем грабители, но и сами принадлежали к числу таковых. Они действительно не заключали больше с ним договоров, за исключением тех случаев, когда там было сто на сто барыша для них, а подчас даже и больше; потому все те, кто был замешан в этом ремесле, стали настоящими Крезами. Все было золото и лазурь в их домах, тогда как Королевский Дом изобиловал всего лишь бедностью. Герцог де Лорен нисколько не был рассержен трудностями Двора в отыскании денег, поскольку это обеспечивало ему предлог остановиться в окрестностях Парижа. Так как страна была хороша, его войска расположились там совсем недурно, точно так же, как и он сам; он потребовал контрибуций, и получив их, заставил выплатить себе их снова; он совершенно не заботился о том, что о нем могли говорить, и приготовился к этому заранее. Парижане передавали ему жалобы на задержку с подачей помощи Этампу, на который Виконт де Тюренн обрушивал всю свою мощь; но либо он считал, что может себе это позволить, как возмещение убытков за все, что он потерял со времени, когда был лишен его Владений, или же вовсе не заботился о собственном оправдании, но он не придумал никакого другого извинения, кроме того, что ему было обещано снабжение повсюду, где будут проходить его войска; а поскольку они ничего там не нашли, они так настрадались за время их марша, что нуждались в поправке, прежде чем прибыть к лагерю врага.

/Право первенства./ Что же касается Двора, то он не обращался к тому ни с какими упреками по поводу его действий, поскольку запаздывал он сам, и ни в коем случае не тот. Хотя Герцог и обещал ему в договоре, заключенном между ними, немедленно вернуться во Фландрию; так как нужно было понимать, что это осуществится лишь после получения им денег, он оказался бы в неловком положении, если бы потребовал от того исполнения условий, какое сам же и затягивал. Герцог д'Орлеан и Принц де Конде имели некоторые подозрения по поводу того, что происходило, и, желая удостовериться, ошибались они или нет, они его торопили переговорить с ними. Он явился в Париж и остановился в Люксембурге, где далеко не было достигнуто никакого соглашения; вся эта встреча прошла в сплошных спорах. Он претендовал на превосходство над Месье Принцем, а поскольку Месье Принц претендовал на то же самое по отношению к нему, они вышли не только недовольные друг другом, но еще и Герцогом д'Орлеаном. Они находили крайне дурным, как он наблюдал за их спором, не восстановив между ними согласия; Принц де Конде обвинял его в большом пренебрежении к своему долгу, ведь он не принял его партии, он, имевший здесь больше интереса, чем кто-либо другой, поскольку, если Бог даст ему когда- нибудь детей, они окажутся однажды беззащитными перед той же обидой, какую хотели нанести ему сегодня. Герцог де Лорен, со своей стороны, не оставался безмолвным. Он даже сделал все, что мог, для дальнейшего обострения отношений, дабы по-прежнему выигрывать время; Двор обещал ему деньги с часу на час, и, чтобы дать ему возможность их найти, далеко не желая никаких встреч с Принцем де Конде, как предлагали некоторые члены Парламента для полюбовного разрешения этого раздора, он постоянно претендовал на первенство над ним.

Наконец, Двор после долгих поисков нашел требовавшиеся ему деньги; он велел отсчитать их Герцогу и напомнить, что он должен после этого вернуться назад, следуя данному им слову; он призвал его сдержать обещание — Парижане, со своей стороны, снабдившие его двумя сотнями тысяч экю, что были отданы ему для подмоги Этампу, не намеревались оставлять его в покое, пока он не отработает их деньги. Раздор его с Месье Принцем был в конце концов улажен по предложению, внесенному членами Парламента. Как один, так и другой отказывались от их претензий и согласились временно считаться равными тогда, как они находились вместе; тем не менее, это не могло повлиять на их права в будущем. Герцог должен был чувствовать себя растерянным в этих обстоятельствах; он не мог выкрутиться, не представ