выспрашивал новости о Росне, чье скверное поведение всегда, сильно меня беспокоило. Хотя протекло уже несколько лет с тех пор, как он нанес мне оскорбление, я его еще не забыл. Напротив, я решил отомстить за него, как только смогу, но то, что мне сообщили, никак меня не удовлетворило; я узнал, что он показывался здесь время от времени, и как человек, по чьему следу идут все стражники провинции. Это побудило меня спросить у тех, кто так со мной о нем говорил, не отягощали ли его какие-либо дела. Они мне ответили, что не знают за ним никакого дела, разве что однажды он разругался с одним прохожим; ходит слух, будто именно из-за этого он отсутствовал, потому как этот прохожий, тогда еще совсем молодой человек, остался у него в душе и в памяти всех людей страны, как такой приятель, кто рано или поздно сыграет с ним какую- нибудь дурную шутку. Я признал по этим разглагольствованиям, что прохожим был не кто иной, как я сам, а когда я у них спросил потом новости о Монтигре, они мне поведали о его отъезде в Тулузу, где ему предстояло выдержать процесс против Росне; они сутяжничали друг с другом, уж и не знаю, сколько времени, пока некое постановление Сеньоров Маршалов Франции, вмешавшихся между ними, не смогло положить конец их раздорам; все боялись, как бы Монтигре не проиграл этот процесс, потому что он был честным человеком и будет начисто разорен, если такое с ним случится. Он обязал меня слишком доброй милостью, чтобы я не был чувствителен ко всему, что его касалось. Я ему тотчас же написал с предложением услуг моих друзей в этой стране, так же, как и денег. Я спрашивал его в то же время, не показался ли там Росне, дабы ходатайствовать против него; я решил занять позицию в соответствии с его ответом, немедленно, как только мой долг мне это позволит, но новости, какие я от него получил, не принудили меня утруждаться. Он меня извещал, что не видел больше Росне, словно оборотня, он не мог мне сказать, в какой части света тот обитает, но ему бы очень хотелось, ради его собственного покоя, чтобы я отнял у того желание жаловаться, точно так же, как и желание показываться среди честных людей. Я восхищался силой страха и тем, на что она была способна. Однако, так как я постоянно осведомлялся об этой лесной Сове, любившей исключительно потемки, я узнал пять или шесть месяцев спустя, что он не только выиграл свой процесс, но что Монтигре, приговоренный к возмещению убытков более, чем на десять тысяч экю и к уплате судебных издержек, там же на месте умер от горя.
Я сожалел о нем, как и должен был после всего, что он для меня сделал — но так как не существует лекарства от того, что с ним произошло, я успокоился, помолившись о нем Богу, и заказав по нему несколько Месс. Между тем, за маршем Короля последовали очень значительные события. Месье Принц, настолько же прекрасно зная, как и Его Величество, о разногласии, царившем между Герцогами де Бофор и де Немур, в то же время покинул Гюйенн, чтобы явиться примирить их своим присутствием. Каждый из них хотел командовать, но только при условии отстранения другого, и они были готовы во всякий день пистолетным выстрелом завершить их претензии, то есть, смертью одного из двоих. Маршал де ла Мейере, кого Король оставил в этой стране для сопротивления Принцу де Конде, дал ему о себе знать тотчас же по его отъезде. Хотя он и старался скрыть свой марш, так как он был чрезвычайно долог, он не мог не быть и чрезвычайно опасным. Проворство, какое он должен был проявить, если хотел прибыть достаточно вовремя, дабы устранить угрожавшую ему опасность (поскольку его армия была бы вскоре разбита, если бы эти два Герцога передрались друг с другом); проворство, говорю я, какого требовало это дело, не позволило ему взять с собой особенно много людей. Он шел днем и ночью, пытаясь ускорить свой марш; но, наконец, гонец Маршала его обогнал, Король отправил приказ всем тем, кого Кардинал бросил на Луару, направляясь в Пуатье, настолько хорошо охранять подходы к этой реке, чтобы они смогли его захватить живым или мертвым. Тот же приказ был также отправлен тем, кто командовал после Роана, вплоть до тех мест, где Кардинал не проезжал, но, вопреки всем этим предосторожностям, Принц вывернулся из дела, но не без подозрения, что он купил верность Генерал-Лейтенанта Ниверне, когда-то весьма расположенного к нему. Он был даже Лейтенантом его Стражников; таким образом, припомнив еще о своей прежней привязанности, он, видимо, не захотел дать ему погибнуть. Как бы там ни было, когда Принц устранил своим появлением всякий повод к зависти между двумя конкурентами, по меньшей мере, к командованью, Его Величество противопоставил ему Виконта де Тюренна вместе с Маршалом д'Окенкуром, имевших силы примерно равные его войскам.
Королева не всегда делала то, чего хотел Кардинал; итак, далеко не уподобляясь покойному Королю, кто сослал Тревиля за несколько дней до смерти Кардинала де Ришелье ради удовлетворения этого Министра, и кто, так сказать, не осмеливался вернуть его назад, пока этот Кардинал не закрыл глаза, она заняла позицию против него; она ответила ему, что слишком хорошо знала Тревиля, чтобы когда-либо заподозрить его в неверности; он был горд и даже подчас более, чем полагалось бы, поскольку надо научиться склоняться перед Могуществами, раз уж оказался при Дворе; но, хотя она и знала за ним этот изъян, она никогда не окажет ему несправедливости, поверив, будто бы он виновен в том, в чем обвиняют его в настоящее время. Кардинал, увидев себя как бы обвиненным в клевете, захотел оправдаться, а поскольку он не мог это сделать никаким иным способом, кроме как по-прежнему настаивая на том, что другой был виновен, и известие дошло до него из столь доброго источника, что ему просто невозможно во всем этом сомневаться, Королева не смогла помешать себе возразить ему, что он сам не верит тому, что наговорил, но был бы счастлив, когда бы другие этому поверили, дабы удовлетворить свою страсть; вот уже некоторое время она признает, что он унаследовал это от Кардинала де Ришелье; тот совсем не любил Тревиля; она почти догадалась о причине, какую он мог бы иметь, но эта причина казалась ей совершенно необоснованной, и как бы он ни поступил, она не верит, чтобы когда-либо подобная причина могла ей понравиться.
/