давал ему Герцог, ничего не предпринимать в ущерб его службе, поскольку с наступления мира тот уже поражал его два или три раза, составляя заговоры против него; итак, он поступил совершенно верно, пожелав получить это место, как гарантию его слова. Как бы то ни было, Герцог освободился от своего первого договора этим, вернулся оттуда в свои Владения, не особенно заботясь тем, как Герцог д'Эльбеф выпутается из дела с Месье Кольбером. Но, оказалось, вовсе не это того беспокоило. Он отправился к этому Министру, как только другой уехал, и начал так декламировать против него, что прекрасно было видно, якобы они рассорились друг с другом насмерть. Он ему сказал, что был неправ, положившись на слово Принца, у какого его никогда не было; он обвинял себя из-за того, что все сорвалось, но он позволил себе увлечься рвением, какое всегда питал к своему дому; все это было так естественно, что он надеялся, будто бы тот первый его и извинит, заверив того, тем не менее, что он будет мудрее в будущем, в том роде, что никогда он не вмешается в дела других. Месье Кольбер притворился, будто ему поверил, хотя он меньше всего об этом думал. Он даже был бы счастлив притушить все это, из страха, как бы что-нибудь не дошло до Короля. Он боялся, как бы Его Величество не поверил, что тот совет, какой он ему дал, был не вовсе незаинтересованным. Однако, в самом себе он сохранил об этом воспоминание, в том роде, что когда он нашел средство показать Герцогу д'Эльбефу свое негодование, он не преминул это сделать.
Герцог де Лорен, придя в восторг от разрыва первого договора, искал еще секрет, как бы разорвать и второй. Но так как у него не было больше на примете Министра, кого можно было бы заманить в ловушку, прикинувшись влюбленным в его дочь, Король торопил его передать ему в руки город Марсаль, как тот и обязался. Тот откладывал это дело то под одним предлогом, то под другим. Его Величеству это в конце концов наскучило настолько, что он отправил в Лотарингию Графа де Гиша собрать там свою армию совместно с Праделем, кто уже находился в этой стране. Граф помчался туда на почтовых, и слух, будто бы он едет осаждать это место, и сам Король прибудет туда собственной персоной, тотчас же распространился по всей Франции; видели, как в то же время туда направилось такое несметное количество добровольцев, что они одни были бы способны уничтожить и Герцога, и всю его страну; тот, кто уже не был в армии в течение двенадцати или пятнадцати лет, считал делом чести пойти туда в настоящий момент из уважения, какое каждый испытывал к редким качествам Короля. Все считали, что не вернутся больше времена Кардинала Мазарини, когда лишь те, кто умели заставить себя бояться, и были вознаграждены. Тот, кто отслужил под его Министерством и на кого даже не взглянули, потому как он выбирал пути совершенно противоположные тем, по каким надо было идти, чтобы попасть в милость, надеялся, что, явившись показать себя здесь, он пробудит память о своих прошлых заслугах; итак, Двор оказался настолько переполненным в Меце, что половина прибывших сюда людей не находила, где могла бы расположиться за собственные деньги.
/
Этот вояж, не продлившийся и трех недель, окончательно разорил Знать, что была вынуждена делать в тысячу раз больше расходов с начала мира, чем в течение войны. Не было такого года, когда бы не давалась дюжина балов при Дворе. Устраивалось также и несколько балетов, а так как там танцевал Король, и каждый хотел танцевать вместе с ним, дабы лучше к нему подольститься, друг другу на зависть они показывались перед ним как можно более великолепными. В эти развлечения, как я уже говорил, входило и много политики, а кроме того, Король обзавелся любовницей, кому он был счастлив их давать. Он влюбился в нее у Мадам, при ком она состояла во фрейлинах. Она звалась Мадемуазель де Ла Вальер и была в тысячу раз более очаровательна в ее скромной красоте, чем самая роскошная светская персона. Король скрывал свою любовь в течение некоторого времени, поскольку, так как он был безукоризненно честным человеком, он питал большое уважение к Королеве, кому боялся причинить огорчение. Однако, так как он частенько заглядывал к Мадам, жене его брата, кто была сестрой Короля Англии и совершенно прелестной Принцессой, как своим разумом, так и красотой, она сочла поначалу себя главной причиной его визитов; ничто не могло ее в этом разубедить, кроме подарка, состоявшего из жемчужного колье и бриллиантовых сережек, что Король преподнес своей любовнице. Мадам де Шуази, возвратившаяся из изгнания, устроила себе праздник из того, что наставила эту привлекательную персону в тех чувствах, какие питал к ней Король, в той манере, в какой она должна была держаться с приходом к ней этой новой удачи, и приготовила ее его принять.
/
Как бы там ни было, Графиня, с величайшим сожалением увидев, как эта девица заняла место, какое она сама весьма желала бы сохранить, подучила своего любовника передать Королеве обо всем, что происходило. Эта Принцесса любила Короля с безмерной страстью, в том роде, что никогда жена так не любила своего мужа, как она любила своего. Было не так-то просто, как было подумала Графиня, передать Королеве новость, вроде этой, без того, чтобы кто-нибудь этого не заметил. Когда Ее Величество явилась во Францию, она не знала ни единого французского слова; она выучила их еще совсем немного с тех пор, как она сюда прибыла, так что, когда ей хотели сказать о чем бы то ни было, нужно было всегда начинать с начала три или четыре раза, прежде чем она могла бы это понять. Частенько даже приходилось пользоваться жестами, дабы подать ей известие, в том роде, что в таком положении старина Гито был бы более пригоден, чем любой другой, потому как он один мог бы сообщить ей эту новость иначе, чем в полный голос, по меньшей мере, не шокируя ее скромность. Я не слишком неправ, говоря это о нем, поскольку однажды он сообщил знаками Королеве-матери новость, какую она любопытствовала узнать, и о какой ей никто не осмеливался открыто рассказать. Она несколько раз слышала об одном Наместнике. Провинции, как он спокойно терпел, что его паж был в наилучших отношениях с его женой. Она спрашивала у всех на свете, как такое могло быть, и каждый хранил молчание по этому поводу, потому что боялся, как бы, нарушив это молчание, не оскорбить ее уши. Она прекрасно понимала, что здесь была какая-то тайна, и это лишь сильнее разжигало ее любопытство, но она никак не осмеливалась никого попросить открыть ей эту тайну,
