видно, как за совсем небольшое время слава Его Величества достигла столь высокой степени, что она равно вызывает восхищение и у Иностранцев, и у его народов. Однако, так как этому Монарху еще оставалось покончить с делом, всегда казавшимся самым трудным Кардиналу, а именно, с низвержением гордыни Парламентов, и особенно Парламента Парижа, чья дерзость слишком явно проявилась на протяжении гражданских войн, он принялся за это шаг за шагом и совсем недурно в этом преуспел. Он уже начал эту работу, назначив Комиссаров по делу Месье Фуке и создав Палату великих дней. Это лишило Парламент двух дел, рассмотрение которых он отнес бы к своим правам в другое время. Король постоянно продолжал обращаться с ним тем же самым образом, дабы приучить его и в мелочах следовать исключительно его воле, тогда он будет действовать так же, когда зайдет речь о более великих вещах.
Те, кто сохранил этот дух мятежа, какой они слишком здорово продемонстрировали в трудные времена, не могли видеть эти вещи без тайного ропота. Не то чтобы они были новы для них. Это назначение Комиссаров было весьма популярно еще со времен Министерства Кардинала де Ришелье; но так как это никогда не обходилось без возбуждения жалоб со стороны Парламентов, заявлявших, якобы такое поведение являлось покушением на их судебные права, все это не было еще столь надежно установлено, что проходило бы, как записанный закон, в сознании этих бунтовщиков. Они не смели ничего сказать, однако, потому как высшая власть более не дремала, как она делала во времена их предприятий, но совершенно напротив, она поддерживалась слепым повиновением всей Знати. И в самом деле, можно было смело сказать, что с тех пор, как Монархия стала Монархией, они никогда еще не получали такого удовольствия от подчинения воле их Монарха, как это делали в настоящее время; итак, каждый, как бы на зависть один другому, выбирался из глубины своей Провинции и являлся ко Двору засвидетельствовать свое рвение и свое почтение. Прошли времена Кардинала, когда из-за малейшего неудовольствия человек удалялся к себе и показывал зубы этому Министру.
/Министры всемогущи./ Те, кто пришли ему на смену, хотя и были менее могущественны, чем он, и в почестях, и в богатстве, и во власти, поскольку, собственно говоря, они были всего лишь подчиненными Министрами, тогда как он был Главой, заставили всех трепетать под ними. Так как они занимали весь их блеск у самого Короля, к кому все были исполнены бесконечного почтения и страха, никто не осмеливался перечить тому, чем им были обязаны; причиной же тому было то, что в то время, как это происходило, они пользовались именем Его Величества для отмщения за оскорбления им, как если бы дело касалось его собственной персоны. В такой манере они уже засадили кое-кого в Бастилию и другие королевские тюрьмы; однако все преступление таких заключенных состояло лишь в том, что они не воздавали все почести, на какие те претендовали. Это удерживало всех на свете в страхе и почтении, даже Парламент не смел больше пошевелиться, потому как прошли времена, когда Палаты собирались, как им только это приходило в голову, и еще менее, когда частные лица, вроде всех тех, из кого состоял этот Корпус, вмешивались во все, как они делали в течение несовершеннолетия, строя из себя Государей. Король, кто слишком часто, на их вкус, припоминал об их предприятиях, думая, как я сказал, помешать им приняться за это [324] снова, ввел несколько добрых правил, касающихся правосудия, но никак их не устраивавших, потому как они были противоположны их интересам и власти, какую они узурпировали. Он выпустил поначалу сам Эдикты, дабы посмотреть, не поступят ли они с ними так, как делали несколько лет назад, или они утвердят лишь те, какие им заблагорассудится. Но так как они были выпущены в столь прекрасном сопровождении, что те, кто им бы воспротивился, немедленно понесли бы наказание, они скорее согласились бы, чтобы им пообрубали руки и ноги, чем посмели бы только пошевелиться. Однако, так как всегда находятся более дерзкие, чем другие, а кроме того, им было невероятно трудно отказаться от присвоенного ими качества посредников между Королем и народом, некий Президент по ходатайствам додумался пожелать сделать внушения от своего имени. Он говорил, тем не менее, со всем почтением и со всей возможной мягкостью, дабы не настроить Его Величество против себя; но так как Король желал, чтобы следовали его воле, не давая себе свободы что-то там изучать, в тот же день ему была отправлена королевская грамота о ссылке его в Брив-ла-Гайард. Его собратья хорошенько поостереглись сделать то же, что они сделали, когда арестовали Брусселя. Парижане точно так же не додумались возводить баррикады, как в те времена; каждый сделался мудрее за счет ссыльного и дабы утешить народ за множество вещей, предпринятых Месье Кольбером к его невыгоде, Король открыл множество мануфактур всех сортов, люди смогли зарабатывать на жизнь, и это вновь привело их в прекрасное настроение. Они имели в этом большую нужду, потому как во Франции установился голод, хлебные поля не дали никакого урожая.
/Месье Кольбер что-то и отдает./ Между тем этот Министр, делая, как говорят Итальянцы, «немного добра, немного зла», распорядился закупить зерно за Морем, дабы сохранить себе дружбу Парижан, кто начинали несколько отдаляться от него. Хотя он едва только показался в Министерстве, когда наступил голод, это не помешало им желать ему зла, потому как они уже начали осознавать, что, далеко не напоминая Парламент, не требовавший ничего лучшего, как быть лишь посредником между Его Величеством и ими, он намеревался подавлять их каждый раз, когда они вздумают о чем нибудь повздорить с Королем. Это зерно было доставлено прямо в Лувр и распределялось по низким ценам, дабы облегчить беду частных лиц, так как большая их часть умирала от голода. Поскольку, наконец, хотя и не кажется особо важной вещью, будет ли фунт хлеба на два или три су дороже или дешевле, от этого, однако, зависит счастье или несчастье Государства, потому как он нужен всем на свете, и никто не сумеет без него обойтись; богатый, имеющий много слуг, чувствует нужду точно так же, как и бедный, из-за большого числа особ, кого он обязан накормить, дабы удержаться в своем положении.
Дом Лоренов Некоторое время спустя после этого голода Герцог де Лорен, кто вышел из тюрьмы по заключении Пиренейского Мира, и кто был восстановлен в его Владениях, во исполнение этого договора, или потому как ему наскучило не заниматься больше смутами, как он делал в течение всей своей жизни, или, что более правдоподобно, потому как он не был доволен условиями, под какими он был восстановлен, явился оттуда в Париж под предлогом кое-каких разногласий, какие ему оставалось уладить с Его Величеством. Это Герцогство вместе с Герцогством де Бар, составлявшие с некоторого времени Владения Герцогов де Лоренов, были унаследованы не им самим, но его женой, кто и принесла их ему в качестве приданого.
/Предложения Герцога де Лорена./ Герцогиня, после того, как она принесла ему столь богатое наследство, каким были бы весьма довольны многие коронованные особы, имела все основания надеяться на его большую признательность, но так как не всегда делают то, что должны были бы делать, дабы хорошо исполнить свою обязанность, обходясь с нею далеко не лучшим образом, он стал ей довольно злобным мужем. Можно было бы даже сказать — очень дурным, без всякого страха что-нибудь преувеличить, поскольку все равно, как если бы она уже умерла, он женился вторым браком на знатной персоне и имел от нее двух детей. Он любил их тем более, что оба они были очень ладно скроены и очень привлекательны, а от настоящей жены у него вообще не было детей; итак, он вбил себе в голову, дабы сделать что-нибудь ради них, что было бы достаточно дружбы, какую он к ним питал, уступить свои Владения Королю на определенных условиях, в каких они и смогли бы найти свою долю. Все это было бы прекрасно, если бы это Герцогство принадлежало ему. Но так как он ничем там не владел, поначалу при Дворе посмотрели на его предложения, как на химеру, какой не позволено было заниматься дольше одного момента. Тем не менее, Герцог сослался на то, что в Лотарингии существовал Салический закон, точно так же, как он существовал и во Франции, и не стали тратить большого труда на углубленные изучения, правда это была или же нет, потому как это Герцогство устраивало Короля до такой степени, что он пожелал во что бы то ни стало им овладеть.
Шарль де Лорен, сын Принца Франсуа, к кому должны были перейти однажды эти Владения, потому как он был сыном сестры Герцогини, едва получил известия о том, что происходило, как постарался воспротивиться этому договору. Он поговорил об этом с Герцогом, кто все отрицал ему в лицо, но так как он узнал об этом из надежного источника, в каком не мог сомневаться, он обратился к Месье де Лиону, кто занимал должность Государственного Секретаря по Иностранным делам и кому в этом качестве было поручено приложить руку к этому договору, дабы он представлял интересы Его Величества. Королю, разумеется, хотелось, чтобы вместо протестов на это дело, он стал бы человеком, спокойно давшим на все согласие. Так как Герцогство де Лорен совершенно его устраивало, он охотно дал бы ему эквивалентное
