Ла Башеллери был страшно поражен, когда увидел себя вот так смещенным. Он побежал к Министру спросить у него, какое же преступление он совершил, когда с ним обошлись в таком роде. Его Преосвященство, кого позаботились оповестить о его жалобах, ответил ему, что Король не любит пользоваться услугами людей, сетующих на то, будто бы они разоряются на его службе. Бедняга прекрасно понял, что сболтнул лишнее, и его слова подхватили на лету, дабы подстроить ему такую штуку. Он обращался с несколькими настоятельными просьбами о восстановлении его в должности, но увидев, что не сможет добиться цели, ограничился ходатайством к Королю уплатить ему то, что он истратил от его имени. Кардинал не дал ему никакого обнадеживающего ответа, потому как ему было бы приятно, если бы Бемо отделался наилучшей сделкой, какой только сможет. Тот имел, однако, на восемьдесят тысяч франков утвержденных ведомостей; но увидев, что, быть может, он никогда не получит ничего, по той манере, в какой с ним обошлись, он был еще и слишком счастлив взять из них хотя бы половину. Бемо их ему отдал, на условии окончательного утверждения его во всех правах.
/Женщина в благопристойной тюрьме./ Этот последний уверился, что все будет оплачено Кардиналом, а сам он получит Комендантство и еще сорок тысяч франков по унаследованным им ведомостям; но Его Преосвященство, кто никогда не понимал, как это можно отдавать деньги, особенно, когда имелся любой предлог от этого избавиться, возразил ему в ответ, не припомнит ли он, на каких условиях он испрашивал у него это Комендантство, и не говорил ли он тогда, якобы сам разочтется с Ла Башеллери, и не забыл ли он уже об этом; итак, Бемо напрасно распинался перед ним, будто бы эти расчеты не касались долгов Короля; он с таким же успехом мог бы и вовсе ничего ему не говорить, поскольку он его просто-напросто не слушал. Однако его быстро утешило в потере его денег то, что он поместил-таки жену в благопристойную тюрьму, а вскоре и не замедлил возместить свои убытки, урезав питание заключенным.
Эта бедная женщина совсем не ожидала, когда ее муж получил это Комендантство, быть присоединенной к числу тех, кого он имел приказ содержать под замком; она скорее рассчитывала, что у нее будет больше удовольствий и больше блеска, потому как вместе с должностью он получил и крупные доходы от нее; но он ей сказал, дабы она не надеялась ни на то, ни на другое, что ему нужны так же и ее глаза, как и его собственные, для охраны доверенных ему заключенных; а так как она начала рожать ему детей, следовало прямо с настоящего момента начинать копить ради них. Итак, под предлогом этих двух резонов он не желал больше, чтобы она выходила куда-либо, кроме как на мессу в ближайший женский монастырь Сент-Мари, ни чтобы она позволяла себе хотя бы минимальные расходы; да еще и выходила-то она только в своей огромной маске с громадным подбородочником, совсем так же, как если бы она страшилась загара; ее сопровождали два солдата замка даже в ее религиозных паломничествах, один якобы под предлогом подать ей руку, другой же, как ни в чем не бывало, принимал все меры, как бы кто-нибудь не сказал ей лишнего слова, или как бы ей не подсунули по дороге какой-нибудь записки. В общем, никогда еще мужчина не заслуживал больше, чем этот, сделаться рогоносцем. Он не стал им, однако, по моим сведениям, потому как то, что охраняет Бог, — в надежной сохранности, и в этом он был более удачлив, нежели мудр, поскольку, по его обращению с ней, это все, чего он заслуживал; но, к счастью для него, она оказалась добродетельной женой, что не так уж часто встречается в том веке, в каком мы живем.
/Король и его Мушкетеры./ Но вернусь к моему сюжету; едва Месье Кардинал дал мне ту должность, о какой я недавно говорил, как я был завален письмами из моей стороны и из тысячи других мест с просьбами места мушкетера для бесконечного числа людей, кого мне рекомендовали со всех сторон. Бернажу, о ком я рассказывал в начале этой истории, отдал мне своего брата для представления его Королю, дабы Его Величество сказал мне, принимает он его или нет, поскольку без этого ничего и ни для кого нельзя было сделать. Потому я и неохотно ручался за всех тех, за кого меня буквально молили, из страха получить отповедь. Король желал, чтобы они были ладно скроены, имели состояние и были высокородными людьми. А это далеко не всегда сочеталось в одной и той же персоне, особенно в нашей стране, где, если первое и последнее из этих качеств встречаются часто, то другое настолько редко, каким оно просто не может быть в каком бы то ни было ином месте. Оно было, однако, еще более необходимо, чем все остальные качества, на посту вроде этого. Во всякий день надо было делать все новые и новые расходы, без чего не было никакого средства суметь там остаться. Король, кто получал единственное удовольствие от личного проведения с нами выучки, ежедневно приказывал что-то новое для ее усовершенствования, так что тот, кто предпринял бесчисленные шаги и использовал бесчисленных друзей, лишь бы сюда попасть, оказывался столь обескураженным три месяца спустя, что частенько хотел бы начать все сызнова. Король обычно собирал нас во дворе Лувра, как в зимние морозы, так и среди палящего лета. Он оставался там все три или четыре часа целиком, командуя нам все передвижения и построения, одно за другим. Его не заботили ни холод, ни жара, тогда как его Куртизаны частенько дули на пальцы, дабы согреться, или же извлекали платки из карманов, дабы утереть пот, струившийся по их лицам. Затем Король повелевал нам дефилировать три или четыре раза перед ним, бригада за бригадой, и позволял нам разойтись почти с сожалением, так ему нравилось находиться с нами.
Месье Фуке /Любезность Месье Фуке./Эта страсть Короля должна была бы ободрить Герцога де Невера; но тут потребовались бы другие средства, чтобы заставить его оставить свою нерадивость, и так как он по-прежнему придерживался того же самого поведения, все заботы о делах Роты настолько прочно легли на мои плечи, что хотя я и был всего лишь помощником Лейтенанта, каждый рассматривал меня, будто бы я уже был но главе ее. Это привлекло ко мне бесконечное почтение со стороны Куртизанов и даже со стороны подчиненных Министров, каковыми были Сеньоры де Лион, ле Телье, Сервиен и другие. Не было ни одного из них, кто не выражал бы ко мне дружеских чувств, и Месье Фуке, кто все еще был Суперинтендантом, упрекнув меня в том, что я не заходил его навестить и ни разу еще не был у него на обеде, буквально вынудил меня пообещать ему незамедлительно туда явиться. Я отправился туда прямо на следующий день, потому как он уговаривал меня с такой доброй любезностью, что я счел бы себя недостойным оказанной им мне чести, если бы отложил хоть на единый момент сделать это. Он беседовал со мной во время почти всего застолья, потом, пригласив меня выйти в свой кабинет по окончании обеда, он мне сказал, что так как на посту, где я нахожусь, мне необходимо делать множество затрат, он был бы счастлив мне сказать, что когда у меня объявится нужда в чем бы то ни было, я не должен обращаться ни к кому другому, кроме него, всегда у него будет наготове к моим услугам тысяча экю и даже более крупная сумма, как только у меня появится в ней надобность, он же просил у меня в качестве всей признательности просто стать одним из его друзей и оказывать ему знаки внимания при случае. Я принял, как должно, эти проявления его доброй воли и принес ему мои нижайшие благодарности; тогда, прежде чем меня покинуть, он пожелал делом подкрепить свои обещания. Он необычайно настойчиво уламывал меня принять кошелек, где содержалось пять сотен луидоров, говоря мне, что это лишь задаток того, что он имел бы желание сделать ради меня. Но я ничего не захотел от него взять, из страха, как бы подобный демарш с моей стороны не был бы неприятен Его Преосвященству. Я извинился тем, что в настоящий момент не имел в них никакой надобности.
/Кардинал хмурится./ Он никак не удовлетворялся моим ответом до тех пор, пока я не пообещал непременно обратиться к нему, когда буду испытывать в этом какую-либо нужду. Я вовсе не вынуждал его меня упрашивать, потому как мне казалось, что я не вступаю ни в какие обязательства по отношению к нему. Только от меня зависело всегда говорить ему, будто бы я пребываю в изобилии, хотя мне и частенько приходилось поститься; итак, мы расстались самыми добрыми друзьями; но в тот же вечер я заметил, как Кардинал скорчил мне мину, когда я явился обхаживать его, как делал это обычно. Он едва удостоил меня взгляда; я проверил мое поведение, дабы посмотреть, не навлек ли я на себя такое дурное обращение моей же собственной ошибкой, и, не найдя абсолютно ничего, как мне казалось, что не соответствовало бы моему долгу, я настолько укрепился в этом, что последовал за ним в его кабинет, когда он пожелал удалиться туда совсем один. Он был изумлен, когда, повернув голову, обнаружил меня непосредственно за ним. Привратник позволил мне войти, видимо, полагая, будто бы он сказал мне следовать за собой, так что этот Министр спросил меня с угрюмым видом, кто это научил меня подобной дерзости войти туда, меня, кто отлично знает, что к нему не входят без приказа; я ему ответил, что моя невиновность и тот дурной прием, какой он мне оказал, явились причиной того, что я взял на себя
