осадить Монмеди, а случившееся перед другим городом обязывало помочь ему теперь, когда он в это уже ввязался, оказалось невозможным сделать то, чего требовал Полковник Рейнолдс. Он нашел такое положение дурным, потому как он перебрался во Францию гораздо менее ради продвижения наших дел, чем для устройства дел своей Нации. Итак, были употреблены все труды на свете, дабы втолковать ему, что надо запастись терпением до тех пор, когда предприятие Маршала будет завершено, а после этого у него будет сколько угодно времени для всевозможных дел. Но все, что только могли сказать Рейнолдсу, не сделало его более сговорчивым; наконец, потребовалось послать гонца в Англию, дабы заручиться приказом Кромвеля, чтобы заставить его прислушаться к голосу разума.

/ Взятие Монмеди./ Дворянин, кого Кардинал посылал в Англию для ускорения прибытия оттуда помощи этой Нации, уже не находился больше в этой стране, когда гонец Его Преосвященства туда добрался; итак, вынуждены были обратиться к Бордо, кто все еще был там послом, но тот, затаивший на сердце обиду по поводу того, что другие дела проплывали мимо его рук, может быть, не выполнил бы своего долга как следует, если бы он был в этом абсолютным мэтром. Но так как Король сам написал Кромвелю и объяснился в своем письме настолько хорошо, что посол просто не мог ничего испортить, Протектор удовлетворил его просьбу тотчас же. Таким образом, мы отправились в сторону Мезы, и Виконт де. Тюренн изловчился встать между отрядом врагов и Монмеди, наконец-то осажденным Маршалом; вся армия Испанцев явилась на соединение с этим отрядом, дабы постараться оказать помощь городу. Осада была долгой, и Комендант, по имени Монландри, необычайно там отличился. Но когда он, к несчастью, был убит своими же, пожелав разведать лично, что мы делали на передовом посту, показалось, его смерть отняла у осажденных всякое мужество. Они и защищались-то, так сказать, больше для очистки совести, в том роде, что вскоре мы сделались мэтрами этого места.

Король, кто с самого раннего возраста имел привычку проводить столько же кампаний, как и его армия, появлялся два или три раза при осаде, дабы поторопить ее успех. Все высокородные персоны, сколько их там ни было, не могли помешать себе восторгаться его редкими качествами. Он не боялся ни дождя, ни солнца, ни пыли, ни остальных неудобств, что как бы являются участью военных людей. Другим поводом восхищения для его армии было то, что он как бы затмевал своей доброй миной всех имевшихся при нем Куртизанов, претендовавших на то, что именно они были наиболее ладно скроены. Единственная вещь, какой находили возражения в нем, была та, что он, казалось, немного чересчур следовал советам Кардинала. Тот давал ему между другими и такие, что были хороши сами по себе, но ничего не стоили для Короля, по меньшей мере, ему их и не следовало усваивать. Он ему рекомендовал во всякий день быть экономным, потому как боялся, как бы Его Величество не предался великолепию, к чему он, казалось, имел склонность, и не пожелал бы узнать, что делается с его доходами, дабы иметь возможность ими довольствоваться. А так как он присваивал значительную их часть, он издалека предпринимал свои меры, из страха, как бы Король не заставил его вернуть награбленное, когда он разузнает обо всех злоупотреблениях, творимых Его Преосвященством.

Эти уроки, что не могли быть никем одобрены в тех намерениях, в каких они были преподаны Его Величеству, настолько, однако, запечатлелись в его душе, что Король во всякий день делал над собой насилие, дабы применить их на практике; за ним даже подметили столь большую бережливость, что когда он был на коне, частенько видели, как он снимал с рук перчатки и прятал их в карман, едва начинал накрапывать дождь. Вполне возможно, что этот принц поступал так только потому, что ему было неприятно ощущать промокшие перчатки на руках; но так как никогда не интерпретируют подобные вещи в добрую сторону, особенно, когда верят, будто совет исходит от особы, к кому не питают большой дружбы, этого вполне довольно, чтобы все это приписали Кардиналу, как лишний повод о нем позлословить.

Монмеди, продержавшись более двух месяцев, сдался на предложенных ему условиях, причем Испанцы не осмелились оказать городу помощь. Виконт де Тюренн всегда предупреждал каждый сделанный ими шаг; так что, не сумев проникнуть дальше вперед, не натолкнувшись на него, из страха перед неудачей, они лучше предпочли сами сделаться свидетелями потери этого места, чем подвергнуться риску выставить себя на гораздо больший позор, взявшись за предприятие, по их собственному мнению, превышавшее их силы.

Мы оставили лагерь на Уазе, где были поставлены в качестве помехи любой помощи, как только узнали, что город сдался. Виконт де Тюренн, всегда лелеявший в голове какой-нибудь замысел, затаил на сердце досаду, что ему не удалось захватить Камбре внезапным ударом после столь славно принятых мер; итак, он думал, как бы найти возможность для реванша и таким образом задушить все слухи, распространявшиеся его врагами, будто произошедшее там было единственно его личной ошибкой. Они почти требовали от него угадывания грядущих событий, как будто, если уже человек обладал какими-либо мудростью и благоразумием, так ему было бы дано предвидеть все случайности и в особенности нечто в этом роде; как бы там ни было, так как ему удалось прикинуться однажды возвращающимся во Францию, когда он отправился осаждать ла Капель, он еще раз воспользовался той же хитростью, чтобы идти атаковать Сен-Венан. Он перешел Уазу по мосту в Этре, но тут же вернулся во Фландрию, потому что это маленькое движение уже ввело врагов в заблуждение; он так ловко скрыл свой марш под предлогом самых разнообразных намерений, какие они могли бы ему приписать, что, отбив по пути Замок Эмери, что они захватили, спеша на подмогу Монмеди, он напал, без всякого подозрения на этот счет с их стороны, на то место, какое имел в виду осадить.

/Ошибка Сирона./ Они были сильно поражены, когда увидели, что он обманул их еще и на этот раз, как сделал прежде. Однако, так как в городе находился Комендант, на кого они возлагали большие надежды, они уверились, что тот даст им достаточно времени прийти к нему на помощь, прежде чем оказаться вынужденным капитулировать; итак, они совершенно спокойно собрались в самом большом, возможном для них, числе, и, назначив место встречи подле Иля войскам, что должны были составить подмогу, какую они намеревались незамедлительно направить в эту сторону, они продвинулись затем до Калонны. Наша армия, оставившая крупные обозы в Аррасе, теперь нуждалась в них для удобного осуществления осады, и Виконт де Тюренн, уже отрядивший несколько дней назад Генерал-Лейтенанта Сирона для доставки их в лагерь, когда тот найдет время сделать это, ничем не рискуя, заметил ему тогда все-таки не затягивать с этим надолго, лишь бы он смог выполнить поручение в полной безопасности. Он поставил такое ограничение, потому что Граф де Бутвиль, сделавшийся сегодня Герцогом де Люксембургом, разъезжал по нашим флангам с пятнадцатью сотнями всадников, дабы помешать не только соединению с нами обозов, но еще и присылке в армию денег, каких там не хватало.

Сирон, взяв языка, узнал, что Граф отъехал в сторону Эра, городка, расположенного в Артуа; итак, уверившись, что, прежде чем тот сможет напасть на него, он успеет соединиться с нами, он распорядился вывезти из Арраса все, что Виконт де Тюренн доверил его попечению. Его эскорт не превышал восьми сотен всадников; но зато у него имелось около двух тысяч пехотинцев, что должно было его совершенно успокоить, тем более, что из обозов он мог соорудить своеобразное укрепление для его Пехоты. Но так как слишком опасно полагаться на собственную неуязвимость, потому что это частенько сводит на нет все предосторожности, какие, конечно же, были бы приняты без этого, случилось так, что когда он был возле Лиллер, то есть, всего лишь в двух лье от нашего лагеря, он бросил все эти обозы, а сам явился объявить Виконту де Тюренну, как он распрекрасно их доставил. Однако, едва он показался среди наших линий с частью своего эскорта, как Граф де Бутвиль напал на другую его часть, составлявшую арьергард. К несчастью для них, им еще предстояло проехать через теснину, когда Граф на них обрушился, образовалась страшная неразбериха, потому как каждый спешил поскорее ее преодолеть, чем Граф и воспользовался настолько хорошо, что разграбил деньги и часть припасов. Затем он все это поджег и удалился туда же, откуда и явился; едва Двор был поставлен в известность об этом случае, как отдал приказ Виконту де Тюренну представить Сирона перед военным Советом. Он никак не мог от этого уклониться, хотя бы потому, что того хотели осудить сурово, но так как друзья очень много значат во всякого сорта обстоятельствах, Виконт де Тюренн предохранил того от опасности. Я не знаю, какую он изобрел отговорку для достижения