сельскохозяйственно-садоводческого общества» так и остался лежать на столе.

После их ухода Марта перелистала книжечку, в очередной раз вспоминая запах пивного павильона и как стригли овец, и как родители раскачивали ее до самого неба. И мистера Э. Джонса, и сияние фасоли на черном бархате. Спустя целую жизнь она впервые задалась вопросом, не сжульничал ли мистер Джонс ради своего шедевра. Теперь уже не узнать: огородник и сам давно стал навозом.

С ржавых скреп брошюры соскальзывали страницы; а вот упал сухой листок. Она положила его, твердый и серый, на ладонь и лишь по фестонам на его краях догадалась, что листок дубовый. Наверно, тогда, много лет назад, она подобрала его и сохранила с конкретной целью: в такой вот день, как сегодня, напомнить себе о каком-то тогдашнем дне. Вот только что это был за день? Памятка не сработала: ни одно воспоминание о радости, успехе или просто удовлетворенности не вернулось к ней; ни солнечного луча, вдруг озарившего листву, ни домовой ласточки, хлопочущей под карнизом; ни запаха сирени. Такую вот свинью она подложила юной Марте, так как утратила юношескую систему ценностей. Хотя можно повернуть и по-другому: юная Марта подложила свинью старой, не сумев предвидеть старческую систему ценностей.

Джез Харрис миновал каскад «дедкиной бородки» на цыпочках, не потревожив горихвостку, обеспечив себе удачу, согласно им же придуманной новехонькой примете. Нельзя сказать, чтобы его коса и садовые ножницы придали погосту очень уж аккуратный вид, но теперь кладбище хотя бы не казалось вконец заброшенным, да и упорядоченная жизнь птиц и бабочек не была нарушена. Взгляд Марты, а за ним — и ее мысль, последовали за порхающей серницей на юг, через низину, через полоску воды, мимо меловых возвышенностей к другому кладбищу со сверкающими белокаменными стенами и чисто вымытым дерном. Туда дикую природу не допустят; будь это в человеческих силах, кладбище защитили бы от червей и даже от самого времени. Ибо ничто не должно покушаться на загробный покой первого барона Питмена Фортюбисского.

Даже Марта не держала на сэра Джека зла за его разрыв с метрополией. Остров был его идеей и его успехом. Крестьянское восстание Пола и Марты оказалось, как засвидетельствовало время, лишь маловажной интерлюдией, давно вычеркнутой из анналов истории. Также сэр Джек быстро покончил с пагубной склонностью некоторых служащих слишком уж рьяно отождествляться с ролями. Новый Робин Гуд и его новые Веселые Стрелки вернули разбойничью жизнь в благопристойное русло. Королю без обиняков напомнили о святости брачных уз. Доктора Джонсона отправили в дьеппскую больницу, где как психотерапевты, так и новейшие психотропные препараты оказались не в силах извести его ложную личность. Оставалось лишь назначить ему курс сильнодействующих успокоительных, дабы купировать суицидальные тенденции.

Предсказание Марты оказалось не слишком точным — в гендиректорском кресле Пол продержался довольно долго, а именно года два; затем, немного поломавшись, пожаловавшись на свой преклонный возраст и неохоту вновь взваливать на себя неподъемное бремя, сэр Джек вновь завладел браздами правления. Вскоре после этого обе палаты Парламента присвоили ему специальным голосованием титул первого барона Питмена Фортюбисского. Решение было принято nem con, и сэр Джек заключил, что от такой чести отказался бы лишь очень тщеславный человек. Доктор Макс взрастил для нового барона правдоподобное генеалогическое древо, и особняк владыки Острова начал соперничать с Букингемским дворцом как по роскоши, так и по уровню посещаемости. Сэр Джек частенько смотрел в окно на Мэлл и королевское жилище в ее противоположном конце, говоря себе, что его последняя великая мысль, его Девятая симфония, принесла ему заслуженное богатство, мировую известность и восторженное признание со стороны бирж, сделала его феодалом- землевладельцем. Нет, не зря его прозвали новатором и генератором идей.

И даже по отношению к смерти он не утратил своего бойцовского духа. Лежать на одной земле со всякой мелкой сошкой ему не очень-то хотелось. И потому основатель Острова сам спроектировал место своего последнего упокоения. Храм святой Милдред в Уиппингхэме — домовая церковь Осборн-Хауза — разобрать и возвести заново на возвышенности среди Теннисоновских холмов, чьи столь милые Гостям просторы, возможно, когда-нибудь будут переименованы, но, разумеется, лишь при условии достаточно решительного волеизъявления самих островитян. Погост площадью в два акра — окружить белокаменной стеной с вставленными там и сям мраморными плитами, на которых начертать избранные, самые неувядающие афоризмы сэра Джека. В центре, на невысоком возвышении, поместить мавзолей Питмена, искусно, сообразно с его назначением, украшенный, но, в общем, изысканно-простой. Великие люди и в смерти должны быть скромны. В то же самое время было бы нецелесообразно игнорировать требования, предъявляемые Гостями к будущей крупнейшей достопримечательности Англии, Англии.

Свои последние месяцы сэр Джек провел, одним глазом следя за прогнозом погоды, а другим — инспектируя чертежи архитекторов. С каждым днем в нем укреплялась вера в знаки и предзнаменования. Как где-то обмолвился гениальный Вильям, звучный плач небес нередко предвещает кончину великого человека. Не кто иной, как Бетховен скончался под рокот грозы прямо у него над головой. Последние слова, прозвучавшие из уст гения, были похвалой англичанам. «Да благословит их Бог», — сказал он. Будет ли со стороны сэра Джека тщеславием — или, напротив, истинным смирением? — повторить эту фразу, пока небеса будут протестовать против его собственного ухода в мир иной? Так первый барон Питмен и умер, обдумывая свою прощальную эпиграмму, удовлетворенно созерцая синее, прозрачное небо.

Похороны были сплошная напыщенность да вереницы лошадей с черными плюмажами; некоторые из пришедших горевали искренне. Но Время, а точнее, внутренняя динамика родного детища сэра Джека, его Проекта, нашло способ с ним расквитаться. В первые месяцы после кончины Самые Почетные Гости посещали мавзолей, чтобы поклониться праху покойного, почитать настенные мудрости сэра Джека и в задумчивости удалиться. Вместе с тем они по-прежнему охотно записывались на экскурсии по Питменовскому особняку в конце Мэлл — может быть, даже охотнее, чем раньше. Эта пылкая преданность лишь подчеркивала атмосферу запустения и меланхолии, царящую в здании после смерти владельца, и Джефф с Марком оба согласились, что настраивать Гостей на философский лад, конечно, следует, но вот на депрессивный… И тут логика бизнеса ниспослала им озарение, яркое, как буквы на стене Валтасарова дворца: сэр Джек должен жить, и он будет жить.

Прослушивания проходили отнюдь не гладко, но в итоге был найден Питмен, который после знакомства с историческими материалами и непродолжительных репетиций оказался не хуже старого. Сэр Джек — прежний сэр Джек — был бы в восторге от того факта, что его преемник переиграл чуть ли не все главные роли в пьесах Шекспира. Воскрешенный сэр Джек вскоре обрел популярность: выпрыгивая из своего ландо, он запросто углублялся в толпу, он читал лекции по истории Острова, он принимал в своем особняке Особо Почетных Гостей — высших руководителей турфирм. На «Обед с Питменом в «Чеширском сыре» Гости стекались толпами. Единственным отрицательным с коммерческой точки зрения моментом было лишь то, что посещаемость мавзолея упала столь же резко, как корзинка Бетси, — порой Гостей там бывало меньше, чем садовников. Большинству людей казалось, что утром улыбаться человеку, а вечером посещать его могилу, — это как-то бестактно.

На Острове правил уже третий сэр Джек, когда Марта после многих десятилетий скитаний вернулась в Ингленд. Она стояла на носу парома, раз в три месяца отправлявшегося из Гавра; то и дело гудя, судно неуверенно входило в гавань Пула; подставив щеки мелким водяным брызгам, Марта размышляла, найдет ли пристань сама и если да, то какую. Паром причалил; с борта на пирс перекинули сходни; запрокинутые головы искали глазами кого