угодно, но только не Марту. Она сошла на берег последней. Она была одета в самые старые вещи из своего гардероба; и все же таможенник с бакенбардами отдал ей честь, когда она остановилась перед его полированной дубовой стойкой. Свой староанглийский паспорт Марта сохранила и вдобавок все эти годы тайком платила налоги. Эти две предосторожности гарантировали ей редкостный статус Санкционированного Иммигранта. Таможенник, в костюме из плотного синего сержа, в добротных сапогах-веллингтонках, поднес к глазам золотой карманный хронометр, висевший у него на поясе, и занес точное время ее репатриации в журнал с сафьяновой обложкой. Он был явно моложе Марты, но глядел на нее, словно на давно потерянную дочь. «Лучше одна заблудшая овечка, не обессудьте за дерзость, мэм». Вернув ей паспорт, он вновь отдал честь и свистнул оборванному мальчишке, чтобы тот поднес ее багаж до кеба.

Что ее удивило при наблюдении со стороны — это как быстро все развалилось. Нет, «развалилось» — это несправедливо, это в духе газеты «Таймс» (по-прежнему выходящей в Райде). Официальное мнение Острова, патриотически проповедуемое Гэри Джеймсом и его преемниками, сводилось к самому элементарному злорадству. Старая Англия все стремительнее утрачивает власть, территории, богатство, влияние и население. На фоне Старой Англии светочем прогресса покажется самая отсталая провинция какой-нибудь Турции и прочей Португалии. Старая Англия, сама себе перерезав глотку, валяется в канаве под призрачным газовым фонарем, и ее единственная миссия — служить наглядным предостережением для других наций. «ИЗ КНЯЗИ В ГРЯЗИ» — резюмировал положение дел презрительный заголовок в «Таймс». Старая Англия потеряла свою историю, а следовательно (поскольку индивидуальность — это память, а память — это индивидуальность), напрочь потеряла себя.

Но был возможен и другой взгляд на ситуацию; будущие историки, даже самые предвзятые, несомненно, согласятся выделить два различных периода. Первый начался с рождением «Проекта «Остров» и длился все то время, пока Старая Англия — примем для удобства этот термин — пыталась конкурировать с Англией, Англией. Для метрополии это было время неуправляемого пике. Рухнула экономика, доселе державшаяся на туризме; денежно-кредитную систему погубили биржевые спекулянты; с отъездом Монаршей Четы среди аристократов распространилась мода на эмиграцию, так что лучшие особняки страны скупили в качестве дач европейцы с Континента. Шотландия, сбросив с себя многовековое иго, приобрела обширные земли вплоть до старых промышленных городов Севера; и даже Уэльс раскошелился, чтобы расшириться за счет Шропшира и Херфордшира.

После нескольких попыток помочь утопающей Британии Европа отказалась выбрасывать деньги на ветер. Некоторые сочли, что Европа нарочно отступилась от государства, которое когда-то соперничало с континентом; решила, дескать, отыграться за прошлые века. Поговаривали, что, собравшись за тайным ужином на Елисейскпх Полях, президенты Франции, Германии и Италии провозгласили тост: «Падающего толкнем». Ну хорошо, может, это и апокриф, но документы, с большими трудами добываемые в Брюсселе и Страсбурге, подтверждали: для многих высших государственных деятелей Европы Старая Англия — скорее аллегория нравственно-экономической греховности, чем достойный адресат безотлагательной финансовой помощи; эту страну надлежит изображать как обиталище мотов и не мешать ее падению в пропасть, дабы чересчур алчные представители других народов не очень-то зарывались. Последовали даже символические кары: «время по Гринвичу» заменили «среднепарижским временем», а английскую соль переименовали в германскую.

Начался массовый исход беженцев. Лица вест-индского и азиатского происхождения возвращались в процветающие страны, откуда когда-то, спасаясь от голода, прибыли их прапрадеды. Другие приглядывались к Соединенным Штатам, Канаде, Австралии и континентальной Европе; но эмигрантов из Старой Англии, на чьих лицах словно лежала печать невезения, в этих государствах принимать не спешили. Европа, основываясь на одном из подпараграфов Веронского Договора, лишила староангличан права на свободу передвижения по территории Евросоюза. Греческие эсминцы патрулировали Ла-Манш, перехватывая лодки с нелегалами. В связи со всем этим исход несколько замедлился.

Естественной политической реакцией на кризис было избрание Правительства Обновления, которое поклялось оздоровить экономику, хранить парламентский суверенитет и вернуть утраченные земли. Для начала оно вновь сделало основной денежной единицей старый фунт, против чего мало кто протестовал, так как английский евро все равно утратил статус конвертируемой валюты. Вторым шагом было послать на север войска для возвращения территорий, которые были официально объявлены оккупированными (хотя на самом деле их всего лишь продали). «Блицкриг» освободил почти весь Западный Йоркшир, к немалому смятению его населения, но после того, как США поддержали решение Евросоюза о предоставлении шотландской армии неограниченного кредита и наисовременнейшего оружия, произошло сражение при Ромбальдс-Муре — и пришлось заключить позорный У итонский договор. Тем временем французский Иностранный легион под шумок вторгся на Нормандские острова, и иск об их возвращении историческим владельцам, поданный французами, был удовлетворен Международным судом в Гааге.

После У итонского договора дестабилизированная, обремененная репарациями страна отказалась от политики Обновления — или по крайней мере того, что традиционно понималось под Обновлением. Это и послужило началом второго периода, о котором еще долго будут спорить будущие историки. Одни утверждают, что в этот миг у страны просто опустились руки; другие — что среди жестоких испытаний у нее внезапно открылось второе дыхание. Однако бесспорно уже то, что традиционные, общепризнанные цели нации — экономический рост, политическое влияние, военная мощь и нравственное превосходство — были теперь забыты. Новые политические лидеры ратовали за новую самодостаточность. Они отказались от членства в Европейском союзе — выкидывая на переговорах такие безумные фортели, что им в итоге еще и приплатили, чтобы наконец-то спровадить, — запретили торговлю с остальным миром, лишили иностранцев права владеть недвижимым и движимым имуществом на территории страны, а также распустили армию. Желающих эмигрировать выпускали; желающих иммигрировать впускали лишь в особых случаях. Отъявленные шовинисты кричали, будто эти меры превратят великую торговую державу в отшельницу, питающуюся одними орехами, но патриоты-модернизаторы чувствовали душой, что для народа, переутомленного собственной историей, это единственный реалистичный выход. Старая Англия запретила въезд туристов иначе как группами по два человека или меньше и ввела замысловатый, достойный византийской бюрократии визовый режим. Старое административное деление на графства было упразднено; страну разделили на новые провинции, в целом повторявшие королевства Англо-Саксонской Гептархии. И наконец, страна окончательно откололась от остального земного шара и Третьего Тысячелетия, сменив название на «Ингленд».

Мир начал потихоньку забывать, что слово «Англия» когда-то означало нечто иное, чем «Англия, Англия», а Остров немало потрудился, подкрепляя это ложное воспоминание; одновременно те, кто оставался в Ингленде, начали забывать о существовании мира за его пределами. Разумеется, народ обеднел, но само слово «бедность» звучит не так ужасно, когда перед глазами больше нет образчиков богатства. Если бедность не влечет за собой недоедания и ухудшения здоровья, это уже не бедность, но добровольная аскеза, а те, кому еще не надоела тщета всего сущего, могут свободно эмигрировать. Кроме того, инглендцы отказались от многих достижений в области связи, когда-то казавшихся жизненно важными. Последним писком моды стали письма на бумаге и перьевые ручки, АТС с живыми телефонными барышнями и семейные посиделки у радиоприемника в час, когда передают «Театр у микрофона»; понемногу все эти модные обычаи превратились в настоящие