может, и не существовало ничего такого никогда. В общем и целом, даже наверняка. Значит, болото выдумано. Становится ли оно от этого фикцией? Очевидно, нет. Разница лишь в том, что его интенция и функция обеспечиваются человеком, а не природой. Строго говоря, можно даже заявить, что подобная искусственность, замещающая надежду на голую стихийность природы, повышает статус этой полоски воды.

Доктор Макс потянулся было засунуть руки в карманы жилета, упраздненные нынешними модельерами. Руки соскользнули на бедра.

— На пра-а-актике же этот водоем действительно превосходит другие, и вот в каком плане. Орнитология, кстати, один из моих коньков. Странное выражение, между прочим, «конек» ассоциируется скорее со спортом, а на одном коньке ие покатаешься… Следовало бы говорить, «одна из моих любимых лошадок». Ну хорошо. Этот заболоченный участок, доложу я вам, был особым образом распланирован и засеян специальными растениями, дабы поощрять присутствие некоторых желательных видов птиц и одновременно отваживать крайне неприятные — прежде всего канадского гуся. Не будем углубляться в подробности, но ключевую роль тут играют вон те заросли тростника.

Итак, мы можем заключить, что это по-о-зитивная перемена по сравнению с прежним порядком вещей. И — если взглянуть более широко — та же картина имеет место, когда мы анализируем некоторые неоправданно расхваленные и явно фетишизированные концепции, как-то… позвольте привести примеры наугад… афинская демократия, палладианская архитектура, все еще властвующая массами доктрина некоей секты пустынников… что ни возьми, но, как бы ни притворялись фанатики этих концепций, их подлинное начало, идею в ее первозданной чистоте обнаружить невозможно. Мы можем, выбрав наудачу какой-то миг, нажать на кнопку «пауза» и заявить: «Тут-то все и началось», — но как историк я вынужден вам сказать: подобные заявления на интеллектуальном уровне недоказуемы. То, что мы видим, всегда является копией — если в данном здании этот термин не запрещен — чего-то более раннего. Никакого локализованного во времени начала просто нет. Можно ли сказать, будто в один конкретный день конкретного года некий орангутанг распрямился, напялил целлулоидный набрюшник и возопил: «Рыбу — ножом?! Фу, какая пошлость»? Или, — захихикал доктор Макс за себя и Марту, — что гиббон вдруг написал Гиббона? Маловероятно, правда?

— Так почему же мне всегда казалось, что вы презираете Проект?

— О, мисс Кокрейн, e-e-entre nous, вы правы. Вы правы. Но это всего лишь социально- эстетическая оценка. Для любого существа, наделенного вкусом и пониманием, Проект — это страшилище, задуманное и спланированное, если вы мне позволите так назвать нашего любимого Дуче, другим страшилищем. Но как историк сознаюсь: практически ничего не имею против.

— Несмотря на тот факт, что все это… искусственный конструкт?

Автор «Заметок фенолога» расплылся в благостной улыбке.

— У реа-а-альности много общего с кро-о-ликом, простите за цитату. Почтенная публика — те, кто заочно, и хорошо, что заочно, оплачивает наш хлеб с маслом, — желает видеть вместо реальности пушистую ручную зверушку. Чтоб беззаботно скакала, чтоб картинно била в барабан в своей самодельной клетке, чтоб ела салат с ладони. Дайте им реальное существо, которое кусается и, прошу прощения, гадит — и они не будут знать, что с ним делать. Разве что придушить и сварить?

А насчет констру-укта… что ж, и вы, мисс Кокрейн, сконструированы, и я. И, простите за откровенность, моя искусственность чуть более искусна — в том смысле, в каком этот эпитет применяется в выражении «искусная уловка», — чем ваша.

Жуя сандвич, Марта проводила глазами медленно летящий по небу самолет.

— Я невольно заметила, что на днях, когда вы говорили на комитете, ваши нервное заикание как рукой сняло.

— По-о-оразительно сильная шту-у-ка — этот а-а-адреналин.

Марта от всей души рассмеялась и положила руку на плечо доктора Макса. Он слегка вздрогнул, вновь рассмешив Марту.

— Ну а вот сейчас вы поежились — это тоже искусный конструкт?

— Ка-акой цини-изм, мисс Кокрейн. Я мог бы побить вас тем же оружием, спросив, был ли искусен ваш вопрос. Но что касается моего движения плечами — да, это была искусная уловка — другими словами, отрепетированная, сознательная реакция на определенный жест — имейте в виду, что я по-настоящему не обиделся. В своей детской кроватке я не знал этой ужимки. Но в некий юрский период своего психического развития я выбрал ее, присмотрел в необъятном каталоге актов невербальной коммуникации. Возможно, я купил эту манеру в супермаркете. Или самостоятельно скроил по своей мерке. Не исключено также, что она украдена. Я вообще считаю, что люди по большей части строят себя из ворованных деталей. Если б не воровали, были бы — ни кожи ни рожи. И вы тоже — конструкт не хуже прочих, только выдержанный в вашем оригинальном не столь… пикантном, не сочтите за оскорбление, стиле.

— Например?

— Например, этот ваш вопрос. Вы не говорите: «Вы не правы, дурак» или «Вы правы, мудрец», а просто спрашиваете: «Например?» Вы себя прячете. Мое впечатление — существующее, мисс Кокрейн, в контексте моей симпатии к вам — таково: иногда вы активны, но активны как-то стилизованно, тщательно создавая образ человека без иллюзий (а это уже пассивность), в других случаях вы провокационно отмалчиваетесь, подзуживая окружающих, чтобы поглубже садились в лужу. Поймите правильно: я ничего не имею против того, чтобы дураки выказывали свою глупость. Так им и надо. Но и в том и в другом случае вы не даете себя изучать и, осмелюсь предположить, уходите от контактов.

— Доктор Макс, вы что, приударить за мной решили?

— Об этом я и говорю. Переводите разговор на другую тему, задавайте вопросы, избегайте контакта.

Марта замолчала. У них с Полом таких разговоров не бывало. Нормальная, будничная, день ото дня полная откровенность. Тут тоже откровенность — но взрослая, абстрактная. Чушь это все — или нет? Она попробовала придумать вопрос, который не был бы средством избежать контакта. Ей всегда казалось, что задавать вопросы — это одна из форм контакта между людьми. Правда, тут еще как ответишь… Наконец, с девчоночьей надеждой, она произнесла:

— Это канадский гусь?

— О, невежество молодежи, мисс Кокрейн. О-хо-хо, м-да, о-хо-хо. Э-то совершенно заурядная и, сказать по чести, довольно грязная дикая утка.