мне нелегко – все суставы у меня заныли. Наконец мы кое-как добрались до Ганги. С большим трудом удалось найти лодку. Когда мы высадились на другом берегу, Файз Али вздохнул с облегчением.

– Ну, теперь бояться нечего, – сказал он.

На рассвете мы уже были в Канпуре. Файз Али ссадил меня на постоялом дворе, а сам отправился искать подходящее помещение. Вскоре он вернулся и сказал:

– Оставаться здесь не следует. Я снял для нас дом. Поедем туда.

Для меня он привел носильщиков с паланкином. Ехать пришлось недалеко. Паланкин остановился у дверей большого каменного дома. Файз Али провел меня туда. Смотрю – в просторной комнате две хорошие кровати, разостлана циновка, а на ней стоит такая диковинная хукка, что от одного ее вида у меня пропала всякая охота курить. Все убранство дома внушало мне какое-то необъяснимое беспокойство. Вскоре Файз Али сказал:

– Ну ладно, я пойду на базар, куплю чего-нибудь поесть.

– Хорошо, – согласилась я. – Только возвращайся как можно скорей.

Файз Али ушел, и я осталась одна.

Слушайте дальше! Как ушел Файз Али на базар, так и пропал. Не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Прошел час, другой, третий; перевалило за полдень; солнце клонилось к закату… Последний раз я ела в Уннао еще прошлым вечером. Ночью – тряска на лошади, сон урывками. С утра маковой росинки во рту не было. От голода и усталости я готова была лишиться сознания. Вот солнце уже закатилось, стало смеркаться, наступила ночь. «Боже! – думала я. – Что мне делать?» Я откинула с лица шаль и села на постели. Большой пустой дом внушал мне ужас. Я была в нем одна перед лицом аллаха. Мне то и дело чудилось, будто из моей комнаты кто-то вышел, в соседней слышатся чьи-то шаги, а наверху что-то шумит и кто-то спускается по скрипящим ступеням. Пробило три часа ночи. Раньше в комнату через дверь проникали полосы лунного света. Но теперь луна скрылась, и наступила непроглядная тьма. Я с головой завернулась в шаль и легла. И снова мне стали чудиться какие-то шумы. Ночь тянулась нескончаемо долго; еле-еле дождалась я рассвета.

Странное состояние овладело мной поутру. Только тут я почувствовала, как хорошо мне было в Лакхнау. «О боже! – думала я. – В какую беду я попала!» Мне вспомнились все прелести лакхнауской жизни и моя прежняя комната. Бывало, стоит лишь кликнуть, и слуга уже тут как тут; хукка, бетель, еда, питье – все что угодно появляется перед тобой, не успеешь рта открыть.

Короче говоря, и в этот день я прождала до полудня, но Файз Али так и не вернулся. Очутись в таком положении какая-нибудь добродетельная госпожа, всю жизнь сидевшая в четырех стенах, она безусловно просто погибла бы. Я хоть и не вела чересчур вольной жизни, но все же мне случалось бывать в кругу сотен мужчин. Если не в Канпуре, то хотя бы в Лакхнау мне были знакомы многие улицы и переулки. Случалось мне видеть и гостиницы и базары. Так зачем же мне было сидеть одной в пустом доме? Откинув дверную цепочку, я выскочила в переулок.

Не успела я пройти и двадцати шагов, как вижу: едет навстречу верхом человек в военном платье, за ним идут десять – пятнадцать солдат с ружьями, а в их кольце шагает со связанными за спиной руками миян Файз Али. Тут я остолбенела и замерла на месте.

Но вот наконец пришла в себя и, оглянувшись кругом, заметила узенькую улочку, а в ней мечеть. «Божий дом – лучшее прибежище, – подумала я. – Надо мне там переждать…»

Дверь мечети была открыта. Я смело вошла и столкнулась с каким-то маулви. Загорелый до черноты, в диковинных синих штанах, он расхаживал по солнцепеку. Он, видимо, решил, что я пришла возжечь лампаду, и очень обрадовался. Когда же я уселась под аркадой, свесив ноги на дворик, он подошел ко мне и спросил:

– Зачем вы сюда пожаловали, госпожа?

– Я путешественница, – ответила я. – Увидела дом божий, вот и зашла сюда немного отдохнуть. Если вам это не нравится, я сейчас же уйду.

Маулви-сахиб был человек неотесанный, и все же мое любезное обхождение и учтивость произвели на него впечатление. Он явно растерялся, не знал, что ответить, и даже глаза у него забегали по сторонам. Я поняла, что он уже готов попасться в мои сети.

Наконец он опомнился и спросил:

– Откуда же вы приехали?

– Откуда бы ни приехала, остановиться я хочу здесь, – ответила я.

– В мечети? – всполошился маулви.

– Конечно, нет! В вашей келье.

– Упаси боже! – воскликнул он.

– Ай-ай, маулви-сахиб! Ведь мне не к кому обратиться, кроме вас.

– Да, да… Но я живу совсем один. Потому я так и сказал… А что вам нужно в мечети?

– Почему вы считаете, что там, где вы живете сами, не может поместиться другой человек? Странно! А в мечети мне ничего не нужно. «Что вам нужно в мечети?» – вот так вопрос!

– Я-то сам здесь детей учу, – не понял меня маулви.

– А я сама могу дать урок вам.

– Упаси боже! – повторил маулви.

– Упаси боже! – передразнила я его. – Что вы все твердите: «Упаси боже»? Что у вас – шайтан за плечами, что ли?

– Шайтан – враг человека. Его всегда нужно бояться.

– Бояться нужно бога. А проклятого шайтана чего бояться? Вы как будто сказали, что вы человек, ведь да?

– Конечно. А кто же еще? – обиделся маулви.

– А мне вы кажетесь джинном:[77] живете один здесь, в мечети, и вам даже не скучно.

– Что поделаешь? Я привык к одиночеству.

– Потому-то вы и одичали, и это у вас даже на лице написано. Вы разве не помните, как говорит персидский поэт:

– Ну, а я, госпожа, доволен своей жизнью… Но скажите, в чем смысл вашего появления здесь?

– Чтобы найти смысл, смотрят в книгу, – шутливо ответила я. – А у нас с вами получаются словопрения.

– Чего же лучше! – вдохновился маулви.

– Разумеется! – согласилась я.

Я бы еще долго его дразнила, но язык у меня едва поворачивался – так я изголодалась.