– Ну нет, певица она никудышная, да и танцует неважно. Но раджа все равно влюбился в нее без памяти.

– А как давно она здесь появилась, эта танцовщица?

– Да, пожалуй, с полгода прошло, – ответила Насибан.

Ночью я рассказала Файзу Али о том, что на дороге небезопасно.

– Не беспокойся, – промолвил он. – Я принял меры.

На следующий день мы выехали с постоялого двора в Лалгандже на рассвете. Повозка Насибан следовала за моей. Файз Али ехал верхом, а мы с Насибан болтали по-вчерашнему. Довольно скоро подъехали к Самарихе. Насибан издалека показала нам эту деревню. По обеим сторонам дороги тянулись поля. Какие-то молодые женщины поливали посевы; другие уже собирали урожай. У колодца здоровая крепкая женщина в дхоти[76] погоняла пару быков, которые тащили вверх на канате большой бурдюк с водой. Другая женщина подтягивала бурдюк, когда он был поднят до края колодца, и выливала воду в канавку. Насибан сказала, что все это деревенские танцовщицы. «Ну и ремесло! – подумала я. – Ведь они вдобавок ко всему прочему еще трудятся, и труд у них нелегкий, даже для мужчин. Так для чего они стали танцовщицами? Они даже с виду простые деревенские бабы, точь-в- точь разносчицы кизяка, торговки простоквашей, молочницы, что приходят в Лакхнау из окрестных деревень».

Здесь Насибан с нами распростилась. Примерно двумя косами дальше начался спуск. Повсюду здесь виднелись ямы и большие пещеры, а впереди поблескивала река. С обеих сторон дороги вдаль уходили ряды деревьев с толстыми стволами. Солнце стало припекать – было, должно быть, уже около девяти часов. На дороге, кроме нас, не было ни единого путника; царила полная тишина. У самой реки Файз Али подхлестнул своего коня, и мы сразу же отстали от него. Несколько раз он мелькнул где-то вдалеке, потом на время скрылся из виду и появился уясе на том берегу.

Моя повозка по-прежнему двигалась к реке. Возчик погонял лошадь, а конюх умчался следом за Файзом Али, так что мы с возчиком остались одни. Вдруг вижу, впереди появились люди: десять – пятнадцать человек, с виду – крестьяне. Они бежали к нашей повозке. «Помилуй, боже!» – воскликнула я в душе. Не прошло и минуты, как они нас окружили. У всех из-за пояса торчали сабли; ружья они держали наготове, и ружейные фитили уже дымились.

– Стой! – крикнул один из них возчику. – Кто в повозке?

– Проезжающая из Барели. Наняла меня до Уннао, – ответил возчик.

– Стой!

– Зачем останавливать? Эта госпожа едет к самому Хану-сахибу.

– А мужчин при ней нет?

– Ускакали вперед. Должно быть, вернутся.

– Высаживай ее из повозки!

– Отдерни занавеску и тащи ее! – вмешался другой. – Это ведь шлюха. Чего с ней нянчиться!

Один человек вышел вперед, сорвал занавеску и высадил меня из повозки. Трое других обступили меня. В это время со стороны реки поднялось облачко пыли и послышался конский топот. Вскоре я различила впереди коня Файза Али. За ним скакало еще десятка полтора всадников. Разбойники дали по ним залп из ружей – и двое всадников упало, – потом выхватили сабли из ножен. Всадники были уже совсем рядом; они тоже обнажили клинки, взметнулось несколько рук и троих разбойников ранили. У их противников был ранен еще один человек. Разбойники бросились бежать кто куда.

Когда они скрылись из виду, я снова села в повозку. Раненого перевязали и усадили вместе со мной. Повозка тронулась. Теперь двое всадников ехали по бокам повозки, несколько – впереди, несколько – сзади.

– Да, братец, – обратился Файз Али к всаднику, который ехал рядом с ним (это был его брат и звали его Фазл Али), – трудновато мне было выбраться из Лакхнау – едва ноги унес!

– Рассказывай! – ответил тот. – Ты там просто развлекался.

– Хорошенькие развлечения!

– Не отпирайся! Девчонка-то с тобой! Ты уж покажи мне мою невестушку.

– От тебя не спрячу. Гляди!

– С удовольствием разгляжу, когда на табор приедем.

Тем временем повозка подъехала к самому берегу. Берег здесь был очень высокий. Мне пришлось вылезти и перейти реку вброд. Повозку переправили с большим трудом. У лежавшего в ней раненого от толчков открылись раны, и всю повозку залило кровью, но когда мы опять поехали по ровному месту, кровь перестала течь, повозку вымыли, и я села в нее.

Теперь уже было близко к полудню. Я очень проголодалась, а повозка все ехала и ехала – табора еще не было видно. Наконец, коса через четыре, показалась деревня. К ней примыкал сад, в котором белели палатки, стояли на привязи лошади, взад и вперед сновали люди, дымились котлы. Повозка наша остановилась. Завидев моих спутников, один из людей, находившихся здесь, подошел к ним и что-то сказал на ухо Фазлу Али. Тот явно встревожился и, подъехав к брату, стал с ним совещаться шепотом. Я расслышала, как Файз Али сказал:

– Ладно, увидим! А пока давай-ка поедим.

– Некогда! – возразил Фазл Али. – Надо сейчас же сниматься.

– Хорошо. Пусть складывают палатки и седлают коней, а мы тем временем все-таки подкрепимся, – решил Файз Али.

Я сошла с повозки. Под манговым деревом разостлали ковер, расставили мисочки с приправами, подали кучу пышных лепешек, и мы втроем принялись за еду. Лица у братьев были тревожные, тем не менее они оба беспрерывно смеялись и шутили за едой! К тому времени, когда мы с нею покончили, палатки уже были собраны и погружены, а кони оседланы.

Наконец все тронулись в путь.

Мы проехали, должно быть, коса два-три, как вдруг нас окружил большой отряд всадников и пеших солдат. Однако наши заранее подготовились, и началась перестрелка. Во время стычки Файз Али все время старался держаться поближе ко мне. А я тихо молилась, забившись в угол повозки. Сердце у меня замирало, руки дрожали.

Что только творилось! Изредка я осмеливалась выглянуть из-за занавески и видела, как вокруг падали раненые и убитые. Обе стороны понесли большие потери. С нами было около пятидесяти или шестидесяти человек, а у противника – раджи Дхьяна Сингха – гораздо больше, так что каждого из наших осаждал десяток врагов. Многие были ранены. Наконец Фазлу Али и Файзу Али удалось вырваться из гущи сражающихся и ускакать. Человек десять – двенадцать попало в плен, В их числе оказалась и я.

Когда нас забрали в плен, возчик ценою величайших унижений упросил, чтобы его отпустили. Раненого он бросил прямо в поле среди трупов, а сам, унося свою душу, покатил в Барели. Мужчинам связали руки и погнали их в замок, до которого было около пяти косов. По дороге к нам присоединился сам раджа-сахиб со свитой. Раджа-сахиб ехал верхом, а мы брели невдалеке от него.

– Эта госпожа приехала из Лакхнау? – спросил он кого-то, указав на меня.

– Ваша милость! – взмолилась я, сложив руки. – Конечно, я виновата. Но, если изволите вдуматься, вина моя не столь уя? велика. Мы, женщины, не разбираемся в таких делах. Откуда мне было знать…

– Не старайтесь оправдываться, – перебил меня раджа. – Лучше отвечайте на вопросы, которые вам будут заданы.

– Как прикажете, ваша милость.

– Где вы живете в Лакхнау?

– На Чауке.

Раджа-сахиб повернулся к своим людям.

– Приведите из Тимит-кхеры повозку, – приказал он. – Эта госпожа – танцовщица из Лакхнау. Она не чета нашим деревенским плясуньям. Те на праздниках пляшут всю ночь напролет, а когда идут со свадебным шествием, могут хоть десять косов пройти, и все время поют и пляшут без передышки.

– Благослови вас аллах, хузур! – поблагодарила я.