Ладно, из числа любимчиков я вышел, однако на этом армия меня не оставила — меня решили послать в поездку по стране агитировать ребят вступать в армию. Подполковник Гуч нанял кого-то написать речь, с которой я должен был выступать перед ними. Речь была длинная, с выражениями типа: «В этот тяжелый критический период, нет более почетного дела, нежели служить Родине в Вооруженных силах» и так далее. Беда в том, что речь я никак не мог выучить. То есть, слова-то я понимал, и хорошо их помнил, но когда дело доходило до того, чтобы произнести их, тут у меня в голове все начинало кружиться.

Подполковник Гуч просто места себе не находил, никак не мог успокоиться. Он возился со мной до полуночи, пытаясь заставить меня произнести эту речь, но потом поднял руки вверх и сказал:

— Все, я понял, ничего из этого не выйдет.

И тут ему пришла в голову новая идея.

— Гамп, — сказал он, — вот что мы сделаем: я эту речь обрежу, так что тебе придется сказать всего пару слов. Давай попробуем! — Ну и он начал ее сокращать и сокращать, пока не остался доволен тем, что я могу произнести ее и не выглядеть полным идиотом. В конце ее были такие слова: «Иди в армию и сражайся за свою свободу!»

Первым делом мы приехали в один маленький колледж. Там уже ждали репортеры и фотографы. Нас привели в большую аудиторию и поставили на сцене. Сначала подполковник Гуч произнес ту речь, которую я должен был произнести, а потом он сказал:

— А теперь, рядовой Форрест Гамп, последний кавалер Почетной медали Конгресса, скажет нам несколько слов. — Он сделал мне знак выйти вперед, и кто-то в зале захлопал. Когда они кончили хлопать, я наклонился и сказал:

— Идите в армию и сражайтесь за вашу свободу!

Мне показалось, что они ожидали чего-то большего, поэтому я остался стоять на месте и смотрел на них, а они смотрели на меня. Потом вдруг кто-то в первом ряду крикнул:

— А что ты думаешь о войне?

И я ответил ему то, что сразу пришло мне в голову:

— Это полное дерьмо!

Тут подскочил подполковник Гуч и выхватил у меня микрофон, а меня оттолкнул назад. Но репортеры уже что-то строчили в блокнотах, фотографы снимали, а народ в зале просто сходил с ума, они прыгали, свистели и вопили. Подполковник Гуч быстренько вывел меня оттуда, и вскоре мы ехали прочь от города. Подполковник ничего мне не говорил, и только иногда как-то странно противно хихикал.

Следующим утром, только мы собирались выйти из отеля и устроить второе собрание, как зазвонил телефона. Спросили подполковника Гуча. Не знаю, кто был на том конце линии, только подполковник ничего не говорил, кроме «Так точно, сэр!», изредка бросая на меня злобные взгляды. Повесив трубку, он сказал, глядя куда-то вниз, на носки своих ботинок:

— Ну, Гамп, на этот раз ты своего добился. Наш тур прекращается. Меня переводят на метеостанцию в Исландию, а что будет с тобой, скотина, меня даже не интересует.

Я же в ответ спросил подполковника, не пойти ли нам выпить «Кока-колы», но он ничего не сказал, просто что-то бормотал себе под нос и изредка противно хихикал.

В итоге меня послали в Форт Дикс, и назначили в кочегарку. Круглые сутки и большую часть ночи я занимался тем, что подбрасывал уголь в топки котлов, обогревавших казармы. Командовал нами какой-то парень, которому на все было наплевать, а мне он сказал, что мне придется прослужить в армии еще два года, прежде, чем меня отпустят домой, но чтобы я не скисал и тогда все будет в порядке. Именно так я и поступил. Я много размышлял о маме, Баббе, о креветках и Дженни Керран, живущей где-то в Гарварде, и немного играл в городе в пинг-понг.

Весной у нас появилось объявление, что состоится турнир по пинг-понгу, и победитель поедет на всеармейские соревнования в Вашингтон. Я записался, и легко выиграл турнир, потому что мой единственный противник то и дело ронял ракету, потому что ему оторвало пальцы на войне.

На следующей неделе меня отправили в Вашингтон. Турнир проходил в госпитале Уолтера Рида, и все раненые могли следить за соревнованиями. Первый тур я выиграл легко, и второй тоже, а в третьем мне попался маленький хитрющий парнишка, он так закручивал мячи, что мне пришлось нелегко. Он начинал выигрывать у меня, и когда счет стал 4:2 в его пользу, я решил, что проиграю, но тут внезапно посмотрел на зрителей и кого я увидел! В кресле-каталке сидел лейтенант Дэн из госпиталя в Дананге!

Когда объявили перерыв между играми, я подошел к Дэну поближе, пригляделся, и увидел, что у него теперь совсем нет ног.

— Им пришлось отрезать их, Форрест, — сказал он, — но в остальном у меня все в порядке.

С лица у него сняли повязки, и стало видно, как сильно он обожжен и изранен, после того, как его танк сгорел. И кроме того, от него по-прежнему отходила одна трубка, другим концом уходящая в бутылку, прицепленную к его креслу.

— Они сказал, что это пока останется, — сказал Дэн, — они думают, что мне это не повредит.

Потом он наклонился ко мне и глядя мне прямо в глаза сказал:

— Форрест, я верю, что ты способен добиться всего, чего желаешь. Я следил за твоей игрой и считаю, что ты можешь выиграть у этого парня, потому что ты чертовски хорошо играешь. Тебе суждено быть победителем!

Я кивнул, и вернулся к столу, так как прозвенел гонг. После этого я не потерял ни одного очка, и выиграл финал турнира.

В Вашингтоне я пробыл три дня, и мы много разговаривали с Дэном. Я катал его на коляске в сад, где было много солнца, а вечером играл для него на гармонике, как для Баббы. Он много говорил, о разных вещах, вроде истории и философии, а как-то стал рассказывать о теории относительности Эйнштейна и что она значит для Вселенной. Ну, я взял листок бумаги и написал ему все, что я об этом знаю, все формулы, потому что мы проходили их на Промежуточном свете в университете. Он посмотрел на листок и сказал:

— Форрест, ты по-прежнему не перестаешь меня удивлять!

Как-то раз, когда я как обычно швырял уголь в топку, в котельной появился какой-то парень и Пентагона, вся грудь которого была увешана медалями, и сказал мне, улыбаясь:

— Рядовой Гамп, рад сообщить вам, что вы стали участником команды по пинг-понгу США, которая поедет в Пекин соревноваться с китайскими коммунистами. Это большая честь, так как впервые за двадцать пять лет наша страна вступила хоть в какие-то отношения с китайцами, и дело не просто в каком-то там пинг-понге, это важный дипломатический маневр, и ставкой является будущее всего человечества. Вы хорошо понимаете, что именно я имею в виду?

Я только пожал плечами и кивнул, но почему-то слегка струхнул. Ведь я всего лишь бедный несчастный идиот, как же мне теперь решать судьбы всего человечества?!

И вот я снова обогнул полмира, чтобы на этот раз оказаться в Пекине.

В нашей команде по пинг-понгу собрались самые разные парни, и ко мне они относились очень хорошо. Китайцы тоже оказались неплохими ребятами, совсем не похожими на тех косоглазых, что были во Вьетнаме. Во-первых они были очень чистые, и к тому же вежливые. Во-вторых, они не стремились меня пристрелить.

Кроме того, Госдепартамент послал вместе с нами парня, который должен был учить нас тому, как вести себя с китайцами, и вот он-то был самым неприятным из всех. Прямо скажу, это был порядочный кусок дерьма. Звали его мистер Уилкинз, он всегда носил с собой дипломат и его волновало только то, начищены ли его туфли и выглажены ли брюки. Не сомневаюсь, что просыпаясь по утрам он первым делом протирал свою задницу.