Пока мы летели домой через Тихий океан, подполковник Гуч прожужжал мне все уши про то, каким героем я буду в Штатах, какие парады будут проведены в мою честь, и что я просто не смогу ничего купить выпить или поесть, потому что мне не дадут — все будут стремиться угостить меня. Он сказал еще, что армия собирается отправить меня в турне по Штатам, чтобы вербовать новых парней и продавать какие-то акции, и что со мной будут обращаться «по-королевски». Как выяснилось, это была правда.

Когда мы приземлились в Сан-Франциско, на поле нас встречала целая толпа людей. У них в руках были разные флаги, лозунги и все такое. Подполковник Гуч выглянул из окна самолета и сказал, что странно — нет духового оркестра. Но потом оказалось, что и этой толпы нам было вполне достаточно.

Только мы вышли из самолета, как толпа начала выкрикивать какие-то лозунги, а потом кто-то залепил большим помидором прямо в лицо подполковнику Гучу. И тут начался кошмар: несмотря на полицейских, толпа прорвалась к нам, и они начали нас всячески обзывать. Их было около двух тысяч, у многих были бороды. В общем, так страшно мне еще не было с того самого дня на рисовом поле, когда убили Баббу.

Подполковник Гуч пытался счистить со своей физиономии помидорину, и вообще вести себя достойно, а я решил — черт с ним с достоинством, ведь их примерно тысяча на каждого из нас, а оружия у нас нет. И я решил спасаться бегством.

Толпа только и ждала того, чтобы за кем-нибудь погнаться. и они ринулись за мной, точно так же, как мальчишки, когда я был маленьким. Они кричали и вопили и махали мне руками. Я пробежал почти всю взлетную полосу, а потом всю дорогу назад к терминалу, и это было похуже, чем когда за мной гнались эти кукурузные придурки из Небраски во время матча на кубок Оранжевой лиги. Наконец, я забежал в туалет и спрятался там в кабинке, и сидел там, за запертой дверью, пока я не решил, что они ушли и можно идти домой. Наверно, я просидел там не меньше часа.

Выбравшись из туалета, я спустился в вестибюль, и обнаружил там подполковника Гуча, в окружении взвода морской пехоты, и массы полицейских. Вид у него был очень грустный — но как только он меня заметил, как тут же закричал:

— Гамп, Гамп! Быстрее, рейс на Вашингтон держат специально для нас.!

Мы сели на этот самолет, и кроме нас, там оказалась куча штатских. Мы с подполковником уселись спереди, но не успел самолет взлететь, как все штатские почему-то переместились в хвост самолета. Я спросил подполковника Гуча, почему это они сбежали, а он ответил, что похоже, они что-то такое унюхали, чем от нас пахнет. Но, сказал он, об этом нечего беспокоиться — в Вашингтоне все образуется. Оставалось только на это надеяться, хотя даже такой болван, как я, мог бы сказать. что не все происходит так, как говорил подполковник.

Ну и потрясный вид открылся, когда мы долетели до Вашингтона! Капитолий, и Монумент, и все прочее, что я до этого видел только на картинках. А теперь они были за окном, совсем настоящие! Армия прислала нам машину, и нас отвезли в настоящий большой отель, где были лифты и прочая роскошь, и где носильщики таскают за вас манатки. До этого мне никогда еще не приходилось ездить в настоящем лифте!

Когда мы остались одни в номере, подполковник Гуч сказал, что пора пойти пропустить стаканчик в одном маленьком баре, где, насколько ему помнится, масса приятных девушек. Он сказал, что на Востоке люди гораздо более воспитанные, чем где-нибудь в Калифорнии. И опять он ошибся!

Мы уселись за столик, и подполковник заказал мне пива и себе тоже выпить, и стал излагать мне, как нужно вести себя завтра, когда сам президент приколет мне на грудь медаль.

Когда его речь была в самом разгаре, появилась какая-то приятная девушка и подполковник посмотрел на нее и распорядился принести еще пару пива. Наверно, он решил, что она официантка. Но она презрительно посмотрела на него и сказала:

— Да я тебе, грязный пидор, и стакан блевотины не подала бы. — А потом посмотрела на меня и сказала:

— Ну, а ты, медведь, сколько сегодня девчонок заломал?

Ну, и потом мы отправились назад в отель, и заказали там в номер еще пива, и подполковник Гуч окончил свой рассказ о том, как мне завтра себя вести.

Наутро мы отправились в Белый дом, где живет президент. Это большой красивый дом с лужайкой, похож на нашу мэрию в Мобайле. Сначала куча военных жали мне руку и говорили, какой я хороший парень, а потом настал момент прикалывать медаль.

Президент оказался здоровенным парнем, и говорил с техасским акцентом. Кругом собрались еще какие-то люди, какие-то девушки. похожие на служанок и мужчины, похожие на уборщиков, и все вышли в освещенный солнцем розовый сад.

Офицер начал зачитывать какую-то фигню, и все слушали, кроме меня, потому что я думал только о том, как бы пожрать — ведь с утра я не завтракал. Наконец, этот офицер кончил читать, и президент подошел ко мне, достал из коробочки медаль и приколол мне на грудь. Потом он пожал мне руку, а все стали хлопать и снимать на память.

Я уже думал, что это все, и нас отпустят, только президент все не уходил и как-то странно на меня смотрел. Наконец, он сказал:

— Парень, это у тебя в животе так урчит?

Я посмотрел на подполковника Гуча, а тот только глаза закатил вверх. Тогда я кивнул и сказал:

— Ну да.

А президент сказал:

— Ладно, парень, давай чего-нибудь перекусим!

И мы пошли в какую-то маленькую круглую комнату, и президент сказал парню, одетому, как официант, чтобы он принес мне завтрак. Мы остались вдвоем, и пока мы ждали завтрака, он стал меня спрашивать о разных вещах, типа того, знаю ли я, почему мы воюем с косоглазыми, и хорошо ли со мной обращались в армии. Я только кивал головой в ответ, а потом он перестал меня спрашивать, и наступило молчание. Потом он спросил:

— Не хочешь посмотреть телевизор, пока не принесли завтрак?

Я снова кивнул, и президент включил телевизор, стоявший позади его стола, и мы посмотрели шоу из «Беверли-хиллз». Президент был очень доволен, и сказал, что смотрит это шоу каждый день. После завтрака он меня спросил, не хочу ли я посмотреть дом. Я говорю — «ага», и он меня повел по дому. Когда мы вышли в сад, фотографы окружили нас и пошли за нами, а президент сел на маленькую скамейку и спросил:

— Парень, кажется, тебя ранили?

Я кивнул, и он тогда спросил:

— Ну, тогда посмотри-ка сюда.

Он расстегнул рубашку и показал мне большой старый шрам от операции. А потом президент спросил меня:

— Ну, а тебя куда ранило?

И тогда я спустил штаны и показал ему. Ну, тут набежали фотографы и начали щелкать, за ними набежали еще какие-то ребята и оттащили меня назад, к подполковнику Гучу.

Мы вернулись в отель, а ближе к вечеру ко мне ворвался подполковник Гуч с кучей газет, и вид у него был точно безумный. Он начал на меня орать и ругаться, и швырнул газеты на кровать, где я лежал, и там на первой странице были большие фотографии моей задницы и шрама президента. В одной из газет на лице у меня была нарисована такая черная полоска, чтобы никто меня не мог опознать, так еще делают на разных неприличных картинках.

Под снимком было написано: «Президент Джонсон и герой войны в минуту отдыха в Розовом саду».

— Гамп, ты просто идиот! — заорал подполковник Гуч. — Как ты мог так поступить со мной?! Теперь мне конец! Конец моей карьере!

— Я не хотел повредить вам, — ответил я, — я хотел, чтобы все было как можно лучше.