— Нет. Хотите выпить?

— Нет, спасибо. Наверно, я показалась вам довольно резкой, когда ушла.

— Вы выглядели обеспокоенной.

Она через силу улыбнулась:

— Что-то часто наши разговоры становятся какими-то нервными.

Тони задумался, и Кэтрин почувствовала, что он выбирает между тем, чтобы извиниться и уйти или пригласить ее на танец. Поэтому она быстро предложила:

— Давайте пройдем на танцевальную площадку.

Оркестр заиграл «И так проходит время». Кэтрин крепко прижалась к Тони всем телом. Он явственно ощутил аромат ее волос, ее духов. Сначала они двигались немного скованно, но затем быстро привыкли друг к другу и уже нисколько не стеснялись близости своих тел.

— Вы никогда не были женаты? — спросила Кэтрин.

— Нет… Был один раз обручен.

— Можно мне спросить, что же случилось потом?

Абрамс посмотрел на Клаудию, танцевавшую с Гренвилом неподалеку от них, затем вновь на Кэтрин.

— Что случилось? Мы разошлись в политических взглядах. И расстались.

— Это весьма необычно.

— Она была радикалкой-шестидесятницей. Знаете, дети цветов и все такое прочее. Активистка демонстраций против войны и в защиту гражданских прав. Потом она боролась против истребления китов, потом за права американских индейцев и в защиту окружающей среды, наконец, против ядерного оружия… Как что-нибудь происходит, Марси тут как тут со своими плакатами и лозунгами. Ее жизнь отмерялась вечерними заголовками газет. Как художники, у которых бывают голубые и розовые периоды, у нее был китовый период… индейский период… Вы понимаете?

— Вы не приветствуете идеализм и политическую сознательность?

— Я не выношу никаких «измов». Еще ребенком я насмотрелся на них. Они разрушают человеческие жизни.

— Но иногда помогают всему человечеству.

— Бросьте вы эти глупости.

Некоторое время они танцевали молча. Потом она спросила:

— Значит, вы оставили ее? Потому что она была такая сознательная?

— Она оставила меня. Потому что я признался, что всегда симпатизировал республиканцам. Марси сказала, что от одной только мысли о том, что она спит с республиканцем, ее тошнит. — Тони коротко рассмеялся.

Кэтрин подумала и тихо сказала:

— Но, несмотря на все это, вы ее любили.

Абрамс никогда не предполагал, что тема любви и вообще тема человеческих взаимоотношений может заинтересовать Кэтрин Кимберли.

— Да, знаете, с ней не было скучно. Представляете себе сцену: я возвращаюсь с работы домой в полицейской форме и нахожу полную гостиную черномазых революционеров?

— Нет, не представляю.

— А так бывало. — Тони опять рассмеялся.

— Я рада, что сейчас вы даже можете посмеяться над этим, — улыбнулась Кэтрин.

— Смешного здесь мало. Только вспомню, как мы спали с ней под кубинским флагом с отключенным отоплением посреди зимы (в знак протеста против роста цен на нефть), а я все боялся дыхнуть на нее, чтобы она не учуяла запаха гамбургера: я ведь должен был бойкотировать торговлю мясом. Над нами портрет Че Гевары с этими его глазами, как у Христа. А по соседству в гостиной занимаются любовью две активистки движения лесбиянок… — Он посмотрел на Кэтрин и увидел, как она внутренне напряглась. — Извините, я сказал что-то не так?

— Нет, я просто пытаюсь удержаться от смеха.

Они протанцевали до конца мелодии. Потом Тони взял ее за руку, и они вернулись к бару. Абрамс раскрыл список гостей.

— Я вижу, ваша сестра должна быть восьмой за нашим столом.

— Она не смогла приехать. Я хотела сказать вам, чтобы вы привели с собой кого-нибудь из ваших друзей, но забыла. Значит, если вы не ищете кого-то конкретно, вы высматриваете подозреваемых?

— Да нет, просто мне интересны кое-какие имена. Если честно, то я даже польщен, что нахожусь среди этих людей.

Кэтрин заказала белое вино.

— Вы хотите что-то спросить?

— Да. Почему они здесь?

Она улыбнулась:

— Это ежегодное мероприятие. Сегодня чествуют Джеймса Аллертона, отца Питера. Ему будет вручена медаль генерала Донована. Конечно, здесь вспоминают о погибших и вспоминают Уильяма Донована, которого называют просто «генерал», как вы уже, видимо, заметили. Вам интересно?

Абрамс взглянул на Кэтрин. Она стояла, прислонившись спиной к стойке бара, бокал с вином в одной руке, сигарета в другой. В офисе фирмы она выглядела совсем по-другому.

— У меня в голове вертится одна мысль: это хорошо организованная шпионская сеть, — сказал Тони.

— Нет, это не сеть. Здесь все смешалось. Собравшихся объединяет одно: когда-то, сорок лет назад, они были товарищами по тайной борьбе. Ведь с УСС работали самые разные люди — проститутки и князья, уголовники и кардиналы.

Абрамс подумал, что между названными Кэтрин категориями в психологическом отношении нет такой уж большой разницы. Он сказал:

— Меня забавляет мысль о том, что среди собравшихся может находиться советский агент, и не один. — Тони обвел зал глазами.

— Элинор Уингэйт не указывает на это прямо… Почему вы употребляете слово «забавляет»? Может быть, «интересует»?

— Нет, именно забавляет.

Кэтрин задумалась.

— Вы нас не очень-то любите, разве не так? Я даже думаю, что раскрытие высокопоставленного агента доставит вам личное удовлетворение. Насколько я понимаю, любому полицейскому особенно приятно свергнуть с пьедестала могущественного человека.

— Это на телеэкране. А в жизни вас тащат свидетелем в суд, где на вас набрасывается натренированная свора, например, из фирмы «О'Брайен, Кимберли и Роуз». — Он с силой загасил окурок в пепельнице. — Зачем вы обо всем рассказали О'Брайену? Ведь он, в принципе, подпадает под критерии, по которым отбираются подозреваемые.

— Я доверяю ему.

Абрамс покачал головой:

— И как я предполагаю, вы показывали письмо Торпу?

— Да. Он-то в категорию подозреваемых не входит. Так же, кстати, как и вы.

— Я рад, что нас с мистером Торпом так многое объединяет. Кому еще вы говорили о письме и кому собираетесь сказать?

— Есть кое-кто… Среди наших друзей, кому я скажу об этом сегодня.

— Вы создаете себе дополнительные трудности.

— Внутренние расследования всегда сложны. Именно поэтому я прошу у вас помощи.

— Но почему у меня?

Кэтрин наклонилась к Абрамсу:

— Вы умны, деятельны, были связаны с полицией. Я вам доверяю, а кроме того, вы мне нравитесь.