пожелает внять доводам разума.
Канцлер догадывался, каким образом эта вещица оказалась у пройдохи-московита, но дипломатично держал язык за зубами. Он коротко рассказал о том, как она попала к нему самому, и добавил: «Вчера князь Шуйский показывал ваш портрет собутыльникам в трактире, дерзко похваляясь любовью к себе вашего величества».
Эффект превзошел его ожидания. Королева, как львица, заметалась по кабинету. Оксеншерна испугался, что сделал чересчур сильный ход и русский царь не получит самозванца живым. «Ваше величество, – заметил он, – уступите его московским палачам. Они хорошо знают свое дело».
Эти необдуманные слова только подлили масла в огонь. Наконец, немного успокоившись, Кристина Августа повелела сегодня же посадить князя Шуйского на любой корабль и выслать в Копенгаген, Ревель, Ригу, куда угодно, лишь бы духу его тут не было. Оксеншерна пытался возражать, но ничего не добился. Характером королева пошла в отца, а перед Густавом Адольфом дрожала вся Европа.
«Скажите московитам, – приказала она, – что он скрылся от нас и мы не в силах его разыскать. Мы всем сердцем желаем порадовать великого государя, нашего брата, и быть с ним в дружбе и в любви, но не в нашей воле выдать ему князя Шуйского».
Ночью алебардщики во главе с офицером дворцовой стражи подняли Анкудинова с постели, привели в гавань и посадили на любекский галион «Элефант», идущий в Ревель с грузом железа из королевских рудников в Кируне. Ему ничего не объяснили, но он сам смекнул, что ввиду прибытия московского гонца северная Зенобия мудро решила спровадить его подальше от Стокгольма.
Дул попутный ветер, с рассветом взяли курс на восток. Анкудинов без печали смотрел на удаляющийся берег. Он верил в свою звезду и почти готов был поверить в ангела с огненным мечом, который вывел его из Семибашенного замка, а теперь невидимо летит над кораблем, направляя кормчего на безопасный путь среди рифов и мелей. Камень безвар, хранящий его в бурях житейского моря, лежал за пазухой. Недавно Анкудинову исполнилось тридцать четыре года, в этом возрасте мужчина чувствует, что весь мир лежит у его ног. Будущее его не страшило, любовь королевы снизошла на него как чудо и позволяла предполагать впереди чудеса еще большие.
Он не подозревал, что офицер, сопровождавший его на борт, вручил капитану «Элефанта» секретное письмо Оксеншерны. Сразу по прибытии в Ревель капитан должен был передать это письмо коменданту города, графу Делагарди. Ему предписывалось арестовать князя Шуйского, едва тот сойдет на берег, посадить его в крепость, хорошо стеречь и ждать дальнейших распоряжений. Старый канцлер знал цену капризам взбалмошной двадцатипятилетней женщины. Отказываться от своих планов он не собирался, рассчитывая, что к тому времени, как дело будет сделано, королева найдет себе другую забаву.
Оксеншерна и предположить не мог, до какой степени оправдаются его расчеты. Трудно было предвидеть, что вскоре Кристина Августа добровольно оставит престол, перейдет в католичество, уедет в Рим, еще полный воспоминаний о московском царевиче, и проживет там до конца жизни, постоянно рассказывая о войне журавлей и карликов, которая незримо идет по всему подлунному миру, делая его юдолью слез и обителью скорби. «Я отреклась от власти, чтобы не быть втянутой в эту войну и всецело посвятить себя философии и любви», – говорила она своим бесчисленным любовникам. Рене Декарт и Тимошка Анкудинов побудили ее принять такое решение.
Прервавшись, Шубин пошел на кухню попить чаю, заодно послушал по радио новости про референдум, а когда вернулся, обнаружил жену за своим столом. Ее палец прошелся по последнему абзацу.
– Это правда, что она не захотела править и уехала в Рим?
– Да, – подтвердил Шубин. – В Риме есть ее дворец, его показывают туристам.
Жена задумалась, но ненадолго.
– Извини, – сказала она без тени раскаяния, – вообще-то я прочла все, что ты написал про этого жоха.
– И как тебе? – не удержался он.
– Написано хорошо, но не в том дело. Я же все прочла – и про Сару, и про его роман со шведской королевой. Тоже скажешь, что это все правда?
– Ну, – слабо трепыхнулся Шубин, – при Хмельницком он жил, с Кристиной Августой встречался и очень ей понравился. Русские послы просили выдать его, но она им отказала.
– Не передергивай! Ты меня отлично понял. Откуда ты знаешь, о чем они говорили с Сарой в постели? Или про табакерку с голой королевой? Вряд ли Анкудинов кому-то о ней рассказывал. Он же не дурак, чтобы болтать о таких вещах.
Это были еще не самые страшные обвинения, которые она могла ему предъявить. Вымысла у него хватало, хотя в целом история Анкудинова была подлинная, свои узоры он расшивал по реальной канве. Совсем без вранья воссоздать правду жизни этого человека оказалось невозможно. Более того, только на нем она и держалась, как вода на мыльном пузыре, но легко проходила сквозь сито достоверных фактов, оставляя на нем только пену.
Глава 12
Западня
Всласть напевшись и нарыдавшись, Катя принялась вперемешку есть сразу три салата. Жохов предупредил, что будет тошнить после выпивки. Ноль внимания. Он опять взглянул на часы. Когда смотрел на них в предыдущий раз, было пятнадцать минут восьмого, теперь – восемнадцать, а казалось, что прошло минут десять. Гена должен был встретиться с этими ребятами в семь, пора бы им и приехать. От Академической тут езды всего ничего.
Он поймал себя на том, что сам ест эти салаты, запуская вилку то в один, то в другой и совершенно не чувствуя разницы. Потребовалось усилие, чтобы заставить себя слушать Марика. Тот рассказывал про одного знакомого американца, который никак не мог взять в толк, почему в России так восхищаются фильмом «Маленькая Вера», абсолютно, по его мнению, неправдоподобным.
– Помните, там пьяного папашу запирают в сортире, чтобы не буянил? – спросил Марик.
Ответили, что да, помнят. Фильм был шумный, смотрели все, кроме школьного друга, не слышавшего даже названия.
Рассказ потек дальше:
– Он меня спрашивает: «Как такое может быть?» Я говорю: «Почему нет? Мы же не конфуцианцы». Он говорит: «Не в том дело, что это отец. Туалет запирается изнутри, снаружи никаких задвижек не бывает. Зачем они там нужны? Просто режиссеру понадобилось временно выключить героя из действия, вот он и придумал эту задвижку. После этого я уже ничему в его фильме не верю».
Марик посерьезнел.
– А ведь он прав! Действительно, зачем?
– Строят некачественно, – сказала Лера. – Двери перекашивает, они открываются.
– Не в том дело! У меня у самого на туалете такой же шпингалет, привинтили даже на новой квартире. А там качество – зашибись. Кого мы все собираемся запирать в наших сортирах? Каких, бляха-муха, врагов? Или хотим, чтобы заперли нас самих? Даешь железный занавес, границы на замке, остаемся нюхать собственное дерьмо, ура! Вот что у нас в подсознании.
– Ничего, скоро наступит эра Водолея, – вставила Катя.
– И что?
– Водолей покровительствует России.
Школьный друг предположил, что психология вороватого раба, готового терпеть наличие наружных запоров на любой двери, берет начало в крепостном праве. Марик возразил, что в Сибири крепостного права не было, а задвижки на туалетах есть, он недавно летал в Хабаровск, жил в лучшей гостинице, но в номере все равно имелась такая задвижка. Жохов посмотрел на Катю. Тема дискуссии явно перестала ее занимать. Она побледнела и, похоже, больше интересовалась тем, что творится у нее в животе.
Гена не появлялся. Жохов опять подумал, что Денис может взять его в заложники и попытаться сбить цену – это в лучшем варианте. В худшем – выпустить в обмен на товар, такие случаи бывали. Он закурил и с отвращением ткнул сигарету в пепельницу. Нервы начали сдавать, за последние полчаса дважды ходил отлить, хотя весь вечер почти ничего не пил. Нужно было как-то успокоиться, но без спиртного. Жохов перешел в смежную комнату, где стоял телефон, и позвонил второй жене.
