подростку и добавил: — Позаботься о матери.

Выбежав из дома, Габриель и его люди устремились к парковочной площадке. Чтобы пересечь улицу, забраться в микроавтобусы и отъехать от виллы, им потребовалось не более полуминуты. Они мчались по улицам пригорода Сиди-Буссад, держа путь к Руаду. Там они бросили на пляже свои машины и перебрались в надувные лодки. Через несколько минут лодки, разрезая носами черные волны Средиземного моря, уже двигались в сторону сигнальных огней дожидавшегося их израильского патрульного судна.

— Тринадцать секунд, Габриель! Ты справился с заданием за тринадцать секунд, — сказала девушка.

Протянув руку, она хотела было дотронуться до его плеча, но он резко отстранился. Приставив ко лбу ладонь, он всматривался в приближавшееся к ним патрульное судно. Потом он поднял голову к черному ночному небу, отыскивая взглядом огни самолета, но ничего, кроме звезд и луны, не увидел. Неожиданно перед его взором предстали лица жены и детей Абу-Джихада, в их глазах мелькали страх и ненависть.

Габриель швырнул «беретту» в море и вздрогнул всем телом от охватившего его озноба.

Ссора у соседей закончилось, и в доме установилась тишина. Габриелю больше не хотелось вспоминать о Тунисе, поэтому он представил себе, как выходит на своем судне из залива в море. Потом он подумал о картине Вичеллио, которую успел очистить от грязи и старого пожелтевшего лака, но не успел до конца восстановить. Неожиданно ему вспомнился Пиил, а затем перед его мысленным взором предстал Дэни. Он помнил, как в Вене извлекал его останки из искореженного взрывом автомобиля. Когда боль от утраты притупилась, он благодарил Бога за то, что сын умер быстро и без мучений, а не остался на всю жизнь безногим и безруким калекой с наполовину обожженным лицом.

Габриель поднялся с места и стал расхаживать по комнате, пытаясь изгнать из памяти ужасные образы прошлого. Совершенно для него неожиданно он подумал о матери Пиила. Несколько раз за то время, что он прожил в порту Навас, он ловил себя на мыслях об этой женщине. Начинались его фантазии всегда одинаково. Он сталкивался с ней в деревне, и она по какой-то неведомой причине сообщала ему об отсутствии Дерека: «Он ушел бродить среди скал, потому что у него не вытанцовывается второй акт и ему необходимо поразмышлять. Так что его не будет несколько часов». Затем она приглашала его в дом: «Не желаете ли зайти ко мне на чашку чаю?» Габриель выражал согласие, но выпить чаю ему не удавалось, поскольку она вела его не на кухню, а в находившуюся на втором этаже спальню. Там Габриель ложился вместе с ней в постель Дерека, и эта женщина позволяла ему излить в свои заповедные глубины накопленное им за девять лет абсолютного воздержания сладострастие. После этого она опускала голову ему на живот, рассыпав по его телу влажные от пота локоны. «Ты ведь не настоящий реставратор, а только им притворяешься, верно?» — вопрошала она в его фантазиях, и он отвечал ей правду: «Я уничтожаю людей по приказу правительства Израиля. Это я убил Абу-Джихада на глазах его жены и детей. В ту ночь я убил за тринадцать секунд троих. За это премьер-министр наградил меня медалью. Раньше у меня были жена и сын, но террорист подложил бомбу под их машину в отместку за то, что я сделал в Тунисе». После этого признания мать Пиила поднимала крик и в ужасе выбегала из коттеджа, облаченная в одну только белую простыню, обернутую вокруг тела. И на этой простыне самым непостижимым образом проступала кровь Лии.

Он вернулся к своему стулу у окна, опустился на сиденье и, устремив взгляд на улицу, застыл в ожидании возвращения Юсефа. Вместо лица матери Пиила в его воображении возникло лицо Приснодевы, написанное Вичеллио. Чтобы скоротать время ожидания, Габриель мысленно вернулся к оставленной им работе: опустил воображаемую кисточку в воображаемую краску и приступил к врачеванию шрамов на щеке Девы Марии.

Юсеф вернулся домой в три часа ночи. С ним была девушка — та самая, которая в ресторане написала на салфетке неизвестный Габриелю номер телефона и засунула эту салфетку в карманчик его рубашки. Габриель видел, как они подошли ко входу и исчезли в дверном проеме. В верхнем этаже на короткое время загорелся свет, и Юсеф, прежде чем лечь в постель, возник в одном из окон. Когда он исчез за шторами, Габриель пожелал ему спокойной ночи. Он улегся на стоявший в гостиной диван и смежил веки. Сегодня он вел визуальное наблюдение за объектом, а завтра приступит к его прослушиванию.

Амстердам

Три часа спустя стройная молодая женщина по имени Инге ван Хофф вышла из бара в районе «красных фонарей» и торопливо зашагала по узкой аллее. На ней были черная кожаная юбка, легинсы, кожаный жилет и сапоги на высоких каблуках, цокавших по булыжнику мостовой. Улицы Старого города все еще были темны и пустынны, а вдоль стен домов стлался молочный туман. Она подняла голову и втянула в себя прохладный утренний воздух. Туман оставлял на губах легкий привкус соли; в воздухе пахло морем. По пути она обогнала двух подвыпивших мужчин, один из которых походил на наркодилера. Чуть пригнув голову, она прибавила шагу. Ее боссу не нравилось, когда она утром возвращалась домой пешком, но ей, после того как она всю ночь разносила напитки и отваживала от себя подвыпивших клиентов, хотелось хотя бы несколько минут побыть в одиночестве.

Неожиданно она поняла, что очень устала и ей нужно расслабиться. «Единственное, что мне сейчас требуется, — это хорошенько вмазаться, — подумала голландка. — Надеюсь, Лейла вчера кое-чем разжилась».

Лейла... Инге завораживал даже самый звук ее имени. В этой женщине ей нравилось буквально все. Они познакомились в баре двумя неделями раньше. Лейле приглянулся их бар, и она заходила туда три вечера подряд, всякий раз в полном одиночестве. Она проводила в заведении около часа: выпивала рюмку шнапса или грольша, выкуривала несколько сигарет с марихуаной и слушала музыку. Всякий раз, когда Инге оказывалась поблизости от ее столика, она чувствовала на себе ее пристальный взгляд. Лейла с ее черными блестящими волосами и огромными темными глазами была потрясающе привлекательна. Наконец, когда Лейла заглянула в их заведение в третий раз, Инге отважилась назвать себя и заговорить с ней. Лейла сказала, что учится в Париже, но сейчас находится в годичном отпуске и путешествует по миру. Амстердам совершенно очаровал ее своими живописными каналами, домиками в готическом стиле, музеями и парками. Ей, Лейле, очень хотелось бы провести здесь несколько месяцев, чтобы получше узнать город.

— Где вы остановились? — поинтересовалась Инге.

— В молодежной гостинице в южной части Амстердама. Признаться, условия там кошмарные. А вы где живете?

— На барже, что стоит на Амстеле.

— На барже? Это восхитительно!

— Вообще-то она принадлежит моему брату, но он уехал на несколько месяцев в Роттердам, где работает над реализацией крупного строительного проекта.

— Должна ли я воспринимать ваши слова как предложение остановиться у вас на несколько дней?

— Вы можете оставаться у меня сколько заблагорассудится. Мне не нравится возвращаться домой, когда там нет ни одной живой души.

Над рекой занимался рассвет. На баржах, которые стояли, вытянувшись цепочкой, вдоль облицованного гранитом парапета набережной, начали зажигаться огни. Инге свернула на набережную, отшагала еще сотню ярдов, после чего прошла по сходням на палубу своего судна. Занавески у нее на окнах были тщательно задернуты. Инге простучала каблучками по палубному настилу и вошла в салон. Она полагала, что застанет Лейлу в постели, но та уже суетилась около плиты и варила кофе. На полу у двери стоял чемодан. Инге закрыла за собой дверь, стараясь скрыть овладевшее ею разочарование.

— Вчера, когда ты была на работе, я звонила брату в Париж, — произнесла Лейла. — Он сказал, что