Вот так Ген Стратов пропал по крайней мере на несколько месяцев. Однажды он позвонил мне на мобильный и сообщил довольно веселым или, лучше сказать, спокойным голосом, что путешествует. Я поинтересовался, в каких краях. Оказалось, что бродяжничает по Рязанщине, точнее, по следам затоваренной то ли бочко-, то ли стеклотары. Оттого и вспомнил Старого Сочинителя. Надеется в конце концов добраться до наших мест. То есть до Биаррица? Вот именно. Приедем в Биарриц и будем там сушить мокриц. В дальнейшем до меня доходили о нем только отрывочные, клочковатые сведения. Присовокупив к ним некоторую литературщину, я попытался представить себе его одиссею: как он жил и чем занимался на своем пути.

Собственно говоря, он ничем не занимался. Приехал, например, в Тамбов; зачем? Да просто не был там раньше. Поселился в гостинице, стал спать. Сквозь сон смотрел телевизор. Отмечал некоторые моменты. Вот Израиль – интересная страна. Очень большой процент граждан появляется в телевизоре. В Ливане тоже немало, но меньше. Вспоминал Галича: «Израильская, говорю, военщина/ Известна, говорю, всему свету!/ Как мать, говорю, и как женщина (это мужчина говорит),/ Требую, говорю, к ответу!» Начинается сериал «Девять жизней Нестора Махно». Он смотрит и это. Думает сквозь сон: «Этот фильм хорош на Тамбовщине, ведь и здесь народ долго никому не подчинялся».

Вдруг просыпался, чтобы пободрствовать. Спускался в ресторан, там чудный получал рулет «Тамбовская казначейша», просто восхитительный! Мелькала, конечно, мысль: «А при советской власти, небось, все тут лапу сосали».

Отправлялся гулять. В городе о ту пору королевствовала золотая осень. Боже, думал, вот прямо так и думал, Боже, вот прямо по этому адресу, как мне все тут напоминает то, чем вроде никогда не жил! Иной раз просто вздрагивал при виде, скажем, красного кирпича с белым орнаментом, при виде худеньких монахов, пересекающих глубоко удаляющийся, прямо к камню памяти жертв восстания, сквер, при виде ярко-голубой стены с пущенным поверху слегка кремовым горельефом всех остановок Страстного пути.

Он поднимался со своим рюкзаком по ступеням крыльца, избегал пристрастных взглядов какого-то странно засекреченного народа – хоть вроде ничего нынче уж и не надо скрывать – и входил в храм, где пока что только один притвор, вернее, даже одна выгородка в этом притворе имела достойный вид, остальная же громадина зияла многолетним упадком, разила гниловатой мокротой. Стоял со свечой, ни о чем не думал, в темноте лишь играла скрипка, ей и внимал. Мимо проходили разные люди, деликатно не заглядывая в лицо. Приблизился один, волосы забраны за уши, в хорошем пальто, накинутом поверх рясы.

«Простите, господин Эталони Макар Назарович, если не ошибаюсь?»

«Да, это я».

«Неугодно ли пожаловать на чай с расстегайчиками? Вот здесь, в двух шагах. Заинтересованные люди о вашем прибытии оповещены».

Из газет его снимки давно уж исчезли, а в мире все-таки возник какой-то смутный миф о бродячем Гаруне аль-Рашиде. Что касается собственного имени, то оно в чем-то сродни планете Плутон: не все уверены, что она (или он?) планета и вот именно Плутон.

Он давно отказался от принципа Макса – производить впечатление, чтобы отвести подозрение. Моноклем больше не пользуемся, только уж если надо прочесть самый мелкий шрифт. Власы растут сами по себе или падают ниц под ножницами. Морда зарастает, темнеет и серебрится, и опять же не поймешь: что это, мода мужланская или наплевизм? Передвигался чаще всего на общественном транспорте, то есть как все: если по воздуху, то в экономклассе, если по жд, то в плацкартном. Также очень полюбил подолгу ходить пешком. Задница поскучала о мягких диванах в дорогих джипах и бросила, стала мужать, крепчать. Издали как посмотришь, так ничего и не подумаешь о мужике с мешком. Идет себе и идет, то по асфальту, то по обочине. От поселка к поселку и даже на попутку не просится. В общем, на Рязанщине-то правду говорят о таких брошенных – по жизни пошел. Да и на Тамбовщине, как цельной, так и Воронежской, да и на Пензенщине нередко за бомжа принимали, чему он был рад. Не думая ни о каких духовных кризисах или стрессовых состояниях, не приближаясь ни на шаг к идее познания народной жизни, так себе передвигался без всякого смысла; иными словами, чистый бомжизм.

Иной раз, впрочем, перевоплощался, чтобы денек-другой поспать в хорошем отеле. Брился, стригся в каком-нибудь барбер-шопе на главной улице, покупал себе лепенец в бутике «Труссарди» или всепогодную куртку в несколько слоев на молниях, однако с рюкзаком своим не расставался никогда. Там у него среди прочего находился сугубо персональный компьютер толщиной в один палец и весом всего в килограмм. Он открывал эту штучку, сделанную из хорошо ему знакомого сплава, и с помощью кода «Таблицы» выходил на сайт Ашки. Читал там о ее действиях в качестве руководителя западного филиала, а также о выступлениях в роли королевы Габона. Представлял ее в этих ролях: как она сидит за своим столом и следит за своими экранами, как она запускает пальцы в свою гривку, как она надувает щеки, что всегда происходило в моменты исключительной задумчивости, как она подходит к микрофону, чтобы высказать позицию Габона по вопросу, скажем, миграции рабочей силы, как она принимает какого-нибудь дипломатического представителя, ну, предположим, того же Олежку Гвоздецкого... Потом отправлял короткую записочку Пашеньке, что-нибудь вроде: «Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса и увидел вас, обжоры, сколько стоит колбаса?»... И, наконец, открывал свою почту и с трепетом душевным ждал, когда выскочит послание из трех букв: ЭРБ. Тогда засыпал, чтобы завтра продолжить свой путь, ну, скажем, в Тамбов.

Интересно отметить, что о его перемещениях уже пошли кое-какие, более подробные, слухи в центральных губерниях. Еще более интересным было то, что ни разу в разговорах не выплыло имя Гена Стратова. Говорили то о Макаре Назаровиче, то о Денисе Андреевиче, то о Евстигнее Ефремовиче. Дескать, появляются то тот, то другой, то третий в разных Богом забытых местах, оказывают немедленную денежную помощь и отваливают. А началось это с того, что он однажды в электричке Нижний Новгород – Арзамас услышал разговор о заброшенном туберкулезном диспансере, что неподалеку от селения Шлакоблоки. Мол, от недоедания и недолечения скоропалительно там вымирает контингент больных с открытой формой этой болезни, набравшей недавно новую ярость.

Он вышел на ближайшей станции и купил там «уазик» у подвыпившего фермера. Только потом узнал, что переплатил вдвое. Упорный этот внедорожник, по слухам, весьма популярный среди оленеводов северных провинций Канады, с успехом протащил его через тридцать верст псевдодорог, где надо было все время крутить среди ям с обледенелыми жидкостями. Наконец, на холме с проплешинами снега объявилась кучка убогих строений; это и был тот диспансер. Там было 18 больных среднего возраста и обоих полов. Все они к его приезду сидели перед вполне еще живым телевизором и смотрели передачу «Жизнь прекрасна», в которой руководителем является не кто иной, как глава ФАККа, то есть Федерального Агентства Культуры и Кинематографии. Струилась ностальгическая песня «Открой мне, отчизна, просторы свои». Гостя поразил интенсивный румянец на щеках по меньшей мере половины контингента. Он не знал, что такой румянец как раз и является признаком интенсивного умирания туберкулезников. Говоря об обоих полах, следует заметить, что там был и третий пол. Он весь вздыбился и во многих местах проваливался в подпол. Вот оттуда и дул смертный хлад.

Вышел главный (и единственный) врач, грузноватая женщина со следами давнишней покраски волос. Он представился ей как Денис Андреевич Талонов, портфельный инвестор. От такого титула она содрогнулась и бросила на него дичайший взгляд, поскольку никогда ничего подобного не слышала. Она сказала ему, что