АОП разбегается. Генпрокуратура прессует Прокуренцию. Евразия становится посмешищем. В верхах готовится пересмотр экономической политики. В вашу пользу, между прочим. Соединись с Гурамом, он в курсе дела. Ну что, по снежку-то не соскучилась? Гадкая-то наша погоденция не влечет?»
Она зажмурилась на мгновение, и в этом мгновении перед ней протащилась длинная лента московского слякотного дня. Ребята впереди перекрывают въезд в переулок Печатников. Джипы «Таблицы» с синими мигалками медленно выезжают на Сретенский спуск. Внизу открывается Трубная площадь, под завязку забитая автомобилями. Разъезжается, вернее, пытается разъехаться большой московский бизнес. Можно себе представить, как из-за тонированных стекол косо посматривают на их кортеж нахрапистые тамошние мужики: низкие лбы или огромные лысины, набрякшие подглазия и стреляющие зенки, наглые намерения и похабные страсти – наша упертая родина, наша жажда.
К концу романа автор начинает ёрзать: не ходит ли какой-нибудь герой под двумя, а то и под тремя разными именами; не начинал ли кто-нибудь как пышный брюнет, чтобы продолжить через десять страниц как плешивый блондин; да и вообще куда пропали тот или та из числа неглавных, но вполне задействованных персонажей???
Сейчас, в эпилоге, я думаю, не коснуться ли судьбы освобожденных вместе с Геном Стратовым узников совести и греха? Куда они все подевались после той памятной ночи, в апофеозе которой к Земле приблизился Овал? Не следовало ли им объявиться вновь, ну хотя бы на балу в «Шато Стратосфер»? Размышляя над этой проблемой, я навел некоторые справки и обнаружил престраннейший казус. Оказывается, они, беглецы из Краснознаменного долгосрочного изолятора, не были даже объявлены в розыск. Чем объяснить это обстоятельство? Уж не боязнью ли того, что в случае объявления в розыск может вскрыться другой престраннейший казус, а именно то, что все те литературные персоны были арестованы без санкции на арест?
Всем здравомыслящим читателям ясно, что заселение камер и карцеров в тюрьме «Фортеция» было результатом грубейшего беззакония со стороны Прокуренции. Учитывая тот факт, что эта вершина правоохранительного аппарата в последнее время сама как-то странно закачалась и что ведущий ее прокуратор в лице товарища генерала Колоссниченко был(а) переведен(а) в АВ, то есть в Академию Великодушия, я решил далее не касаться тех, кто столь внезапно обрел свободу. Пусть они с этой своей свободой спокойно разберутся по своим епархиям, если так можно назвать предыдущие грешные книги. Ведь многие читатели симпатизируют этим фигурам, хотя есть и другие, в частности, критик Земнер, которым они не по душе.
Несколько слов следует сказать о моей явной промашке. После первых глав из романа исчезли намеченные ранее упоминания старшего, или, вернее, уже старого, поколения Стратовых, в частности, папы Эдуарда и мамы Эллы. Как мог я упустить из виду допрос, учиненный этим настоящим шестидесятникам в Прокуренции в присутствии внешне бесстрастной, а на деле исполненной карательной страсти генеральши Колоссниченко? Глядя одномоментно в глаза и Эллы и Эдуарда, сия колоссальная скрытно-большевистская Фемида вопросила:
«А вы-то, вы, настоящие советские люди, то есть, я хотела сказать, законопослушные граждане Российской Федерации, как вы могли воспитать такого отступника, как Ген Эдуардович Стратов?»
На что, глядя в ее левый глаз, папа Эдуард дерзковато ответил:
«Это не мы его воспитали таким».
«Кто же, позвольте спросить?» – проколыхалась Светлана Устиновна.
И тут мама Элла, достойнейшая парашютистка 60-х, глядя ей прямо в правый глаз, еще более дерзковато завершила мысль достойнейшего альпиниста 60-х, своего любимого 75-летнего супруга:
«Это вы, госпожа генерал, со своим беззаконием так воспитали нашего принципиального Гена».
И Колоссниченко тут погасила огонь очей, иначе говоря, упрятала их в кристиандиоровские стекла.
Что касается личной старших Стратовых правозащитной деятельности, а также фрондерского куража, можно четко сказать, что ни та (деятельность) и ни тот (кураж) не угасли. Ни одно мероприятие у Соловецкого камня не проходит без их присутствия. Оказывается также и непререкаемая поддержка «Комитету 2008», хотя не исключаю, что в силу нашей летоисчисленческой запутанности мы давно уже перешагнули эту дату.
Случилось так, что нашу либеральную общественность на фоне множества мелких расколов посетил один капитальный раскол, и старшие Стратовы приняли в этом расколе свое деятельное участие. Речь идет об объединительной (это на фоне-то бесконечных расколов!) конференции оппозиционных сил, на которой произошло историческое рукопожатие коня Касьянова и трепетной лани Лимонова. Этому акту наш Эдик (в смысле, папа) и наша Элла (голосистая, как Фицджеральд) заявили решительный протест: как могут ревнители светлого европейского либерализма объединяться с красно-черными, да еще и отмеченными открыто-большевистским заклятием отморозками?! Мы их не только понимаем, но и призываем так держать. Ген Дуардович будет, конечно, горд своими, как он в юности своей говорил о моложавых родителях, «предками».
Явный неглижанс был, конечно, проявлен автором в отношении Льва Африкановича Хряща, этого общего свояка, всегда готового оказать протекцию, посодействовать советом, а то и взмыть на такую высоту, когда без всяких оговорок бросаются на помощь. Не исключено, что такое небрежение было проявлено автором в связи с тем, что эта крупная фигура постоянно находилась в состоянии либо полной, либо частичной засекреченности. Публика, в общем-то, никогда не знала, где обретается и чем занимается этот московский барин, тип Гиляровского, с его постоянной улыбкой благорасположения и с благоухающим аппетитом. Нам и сейчас иногда кажется, что, пиша поэму о майоре Вовкове, автор где-то по большому счету имел в виду Льва Африкановича, однако, поразмыслив, мы понимаем, что так не может быть даже в условиях запутанного летоисчисления. Ведь Вовков-то покинул сей мир в чине майора, в то время как Л.А. Хрящ достиг генерала-полковника и благоденствует сейчас на острове Мальта в роли Лео Кортелакса.
Но родственники-то, родственники, близкие души, тот же Ген, которого он вытаскивал из тесных, ох, тесных объятий ЦКГБ, та же Ашка, которую, собственно говоря, и свел с ее нынешним супругом, то есть практически сделал ее королевой Габона, те же их родители, та же его свояченица, папина мама, почему же они не напомнили автору об этой недюжинной личности? Неужели трудно вытащить бибикалку из кармана? Занимаясь подобного рода внутренней демагогией, автор нередко дает себе зарок посетить генерала в его мальтийском убежище. Вот, окидывая взглядом географическую карту, преисполняешься какими-то убаюкивающими чувствами: все-таки не зря произошел эволюционный скачок назад, если на множестве островов, будь то Мальта, или Корфу, или Пантеллерия, сидят в своих виллах наши советско- российские секретные генералы и разгадывают кроссворды марксизма-ленинизма. Ну немного провоцируют на международной арене, но кто без греха.
Ну вот, теперь мы и приблизились к эпилогической встрече с нашим центровым протагонистом, с той персоной, в честь которой и задумано было превращение детской дилогии во взрослую трилогию. Как, должно быть, заметил внимательный читатель, олигарх Стратов не очень-то любил упоминаний о неком Геннадии Стратофонтове, «который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах», не очень-то он любил и литературные размышления о протагонистах и прототипах, он вообще не очень-то любил беллетристику; предпочитал стихи. Теперь, после в равной степени нелепого и ужасного завершения своего возврата, он вообще не знал, что ему дальше делать в оставшейся жизни.
Алмаза похоронили в укромном уголке на Поликуровом холме в Ялте. Священник, отпевавший друга, не очень-то понравился Гену. Длинный и не слишком бородатый, он мало был похож на православного пастыря. Ген, впрочем, не очень-то отчетливо представлял, как должен выглядеть православный служитель. Может быть, на похоронах Макса должен служить вот именно такой необычный священник готического типа.
«Это наш друг еще по комсомолу, – сказал ему Мастер Сук после того, как все завершилось. – Интересный человек. Советую, Ген, поговорить с ним: может быть, полегчает».
Они спускались с Поликурова холма к автостоянке. Мастер Шок мониторил окружающее пространство в радиусе нескольких сот метров. Сук приглядывался к Гену. Тот как-то разительно изменился, приобрел отчетливо волковатый вид с бегающими глазами. Он ответствовал Мастеру Суку, с которым, можно сказать, не разлучался уже больше пятнадцати лет (минус тюрьма), равно как и с Мастером Шоком: «Спасибо за
