На этот раз оно было супердружеское и в равной степени суперпаническое: «Дорогой Ник, как ты мог исчезнуть, не предупредив ни одним словом своего Хранителя? В наших недавних беседах несколько раз ты употребил слово „морское“. Теперь я понимаю, что оно тебя влекло. Быть может, ты боялся стать выброшенным на берег чудищем? Однако я как близкое тебе по происхождению существо не раз предупреждал тебя о семилетних циклах. Они приходят и уходят. Я сам в течение жизни прошел через что- то подобное не менее семи раз. Ты ушел в Океан, в этом я не сомневаюсь. Я пробежал всего каких-нибудь десять метров, и, когда оглянулся, на пляже тебя уже не было. Послушай, ты же знаешь, что ты для меня то ли брат, то ли сын. Я отвечаю за тебя перед моими кумирами и перед всем редкоземельным сообществом. Я должен знать, где ты находишься, если ты еще где-то находишься. Иначе мое пребывание в пространстве воздуха теряет смысл. Твой Макс».

Никодимчик прочел это послание и не испытал никаких особенных душевных мук. Он чувствовал, что им уже обвладело Морское, иными словами, полнейшее и нормальное одиночество. Усмехнувшись, он отшлепал на своем киборде «ответ всем, кто меня знал».

Сообщаю, что ушел насовсем в Морское; прошу не беспокоиться.

Прошу передать правительству Франции мою просьбу не применять ни ВВС, ни ВМС ни для спасения, ни для отыскания тела. Мне здесь хорошо, а вреда от меня не будет.

В связи с переходом в другую среду обитания я отдаляюсь и от общей лексики известных мне языков, а потому для подтверждения моего пребывания в Морском в качестве одного из неопознанных элементов круговорота веществ я буду по истечении каждого лунного цикла отправлять в Интернет трехзначную комбинацию, ЭРБ».

К вечеру следующего дня в Биарриц прибыл третий президент «Таблицы-М» Гурам Ясношвили. Оказалось, что его личный самолет «Гольфстрим» был задержан федеральными агентами в аэропорту корпорации. Ясно сразу стало ясно, что власти стараются предотвратить его прибытие на торжество беглецов. В число оперативной группы входили люди из СБ, из таможни, ну и, конечно, из Прокуренции; как без нее обойтись?

Самолет подлежал тотальному обыску на предмет обнаружения не подлежащих вывозу объектов высокого искусства и низменного криминала. Специалисты, не торопясь, принялись отвинчивать и потрошить кресла (их там как раз было двенадцать), закатывать ковры, откнопливать обшивку как в салоне, так и в кокпите, не говоря уже о багажном отсеке.

Гурам тут же заказал по телефону места на ближайший рейс из Шереметьева в Шарль де Голль, рванулся было, но его тормознули еще в дверях. Руководитель опергруппы генерал Колоссниченко довольно формальным тоном, однако с какой-то похотливой искоркой в глазах предупредила господина Ясношвили, чтобы он даже не пытался попасть на провокационный праздник красотки Стратовой и ее мужчин. Повторив про себя все не забытые еще грузинские проклятья, Ясно сказал, что он летит не в Биарриц, а в Гонконг на сессию Всемирного конгресса редкоземельщиков. Для подтверждения лжи извлек из портфеля левой, то есть искусственной, рукой приглашение на конгресс и личное письмо Лакшми Миттала. Увидев в электронных пальцах, или, если угодно, щупальцах, трепещущие документы, генеральша перекрестила левую грудь и приказала трем своим сотрудникам проводить олигарха до самой посадки на гонконгский самолет. И на другие рейсы ни в коем случае не сажать. А лучше всего сопутствовать батоно Ясношвили во всех его передвижениях, потому что важность закона бесконечно выше самых высоких затрат, тем более что они уже заложены в бюджет нашей экспедиции.

Прибыв в Гонконг, Ясно тут же зафрахтовал точно такой же «Гольфстрим» с 12 креслами и отправился на нем в Париж. Перед вылетом нанял еще трех специалистов кунг-фу, чтобы поговорили с докучливыми спутниками из Прокуренции. Вот таким образом в полном одиночестве он и прибыл вечером следующего дня в Отель дю Палэ, где в пятикомнатном номере рухнул на какой-то диванчик-рекамье и забылся раздраженным сном, в коем разум не отдыхал, а только кипел, предельно возмущенный.

Утром он встал в несколько измученном состоянии. Подошел к огромному окну начала «прекрасной эпохи» и увидел прибрежную эспланаду города-курорта, по которой в этот ранний час в обоих направлениях бежали джоггеры. Справа или слева от них, в зависимости от направления бегства, катили бискайские волны. Вздымались, бия в знаменитые скалы Биаррица. Ветер то и дело возобновлялся и стихал, то есть дул порывами. Он летел с северо-запада, то есть из тех океанских пространств, что не знают еще «парникового эффекта». Некоторое время одноногий олигарх не мог оторвать взгляда от тех пространств, то ли думая о круговороте земных веществ, о редких землях океана, которые можно было бы безгранично извлекать как из глубин, так и с поверхностей, думая о тварях этой среды, до сих пор процветающих, невзирая на лов, не зная еще ни копейки о том, что в той эйчтуоу (Н2О) позавчера растворился наследник корпорации Никодимчик Стратов, ныне таинственный ЭРБ. Между тем привычная для этих мест утренняя серятина рассеивалась, несколько раз уже над отрогами Пиренеев проехался Феб в своей коляске, и настроение великолепного, частично уже редкоземельного человека постепенно рассеивалось вместе с той серятиной. Кофе, немедленно заказать не менее большого кофейника баскского кофе, решил олигарх и хотел было уже приподнять тяжелую трубку раритетного телефона, как вдруг увидел внизу за окном пробегающих вместе к югу главного финансиста корпорации Вадима Бразилевича и сочинителя Базза Окселотла; они увлеченно беседовали друг с другом.

Рванувшись под действием спонтанного острейшего желания быть в этой компании третьим, бежать рядом, беседовать увлеченно, не быть сопровождаемым сколь недремлющей, столь и бесполезной охраной, рванувшись в своей привычной с детства тбилисской правобережной манере, Гурам уже левой многоцелевой рукою стаскивал с себя гольфистские штаны-слэкс и вытаскивал из баула широкие шорты, о встрече с которыми уже который день мечтала страждущая душа, а правой рукой уже пытался расчесать непроходимую шевелюру; кофе, кофе потом, когда определимся во времени и пространстве!

Участники утреннего джоггинга, а также бонвиваны ардекошных кафе были потрясены, увидев среди бегущих высокого грузина с двухдневной щетиной лица, столь характерной для мужественных сексапилов прошлого десятилетия. Он являл собою характерный средиземноморский тип, лишенный, однако, безумия арабских толп Ближнего Востока. Но не характерность, не типичность и не интеллигентность визажа поразила публику пти-дежоне, а как раз нехарактерность и нетипичность его правой ноги, высовывавшейся из-под правой штанины шортов. Перед ними мелькало в отличном темпе бега великолепное устройство ноги, сотворенное из самых редчайших сплавов со вживленными в них ниточками нервов, жгутиками сухожилий, ломтиками мускулов, то есть всего того, что удалось спасти от той исконной, но далеко не такой совершенной ноги, утраченной в теракте. Если уж говорить о таком нечастом феномене человеческой расы, как интеллигентность, то нынешняя правая нога Гурама Ясношвили поражала всех созерцателей вот именно высшим проявлением этого феномена.

Он сам бежал, не замечая изумленных взглядов, поскольку был озабочен тем, как нагнать промелькнувших под его окнами Бутылконоса и Окселотла. Он мчался. Он обгонял даже профессиональных бегунов на средние дистанции. Правая работала в усиленном ритме, являясь чем-то вроде мотора для всего организма. Если уж она и сбивалась с ритма, то лишь для того, чтобы совершить прыжок длиной в десять шагов. Странным образом, однако, он никак не мог настигнуть этих двух весьма нужных ему людей романа. Какое-то странное слово вдруг встретилось ему во время бега и увязалось за ним: «летоисчисление» – откуда оно взялось и что означает? От лета, от лёта, от лет? От теплого времени года, от движения в воздухе, от годов? Летоисчисление, летоисчисление, летоисчисление, бормотал он и вдруг понял, что первый корень слова в любом качестве не поддается второму, а попытка глубокого исчисления растворяет и смысл и пространство. Если я не избавлюсь от этого летоисчисления, я сольюсь с абсурдом и никогда не