Понимаю, в загранкомандировках напряжение испытываем по фазе, однако не забываем гордо нести звание, сам знаешь какое».
Второй мордоворот вдруг шарахнул кулаченцией по скатерти-самобранке, то есть по группе газет с непонятным текстом, на которой как раз и было сервировано пиршество.
«Понимаю, что многих надо устранить из предательской группировки, или как ее там, корпрустации, что ли, ну, скажем, Вадьку Бразилевича, который и в детстве нашем, Комплект, не подавал никаких надежд, ну самого Гена гадского за отказ от дружбы, за чванство, ну Максимку Алмазова, предателя и уклониста, по которому высшая мера, родная неотмененная, плачет, но не ее, не урожденную жа Вертолетову!» Последовал еще один удар по столу.
Первый мордоворот, извинившись строго по протоколу, вышел вроде бы отлить, а на самом деле проверить табельное оружие. На обратном пути заглянул в садик. Там, в пусковом устройстве, мирно поблескивало под серпиком луны некоторое оружие, кое (Суворов!) можно было бы назвать и «касамом», если бы оно не имело к этим самопалкам никакого отношения. Как фельдмаршал-то однажды сказал: «Самопалка самопалкой, а с устройством не плошай!» Такое оружие, товарищи, может произвести серьезный намек, то есть дать понять перебежчикам, что их всех ждет в недалеком будущем, иными словами, разнесет все в радиусе... молчу, молчу, секрет почтового ящика № 2/3. Бородачи с достойным почтением встали при его появлении и даже взяли под несуществующие козырьки. «Все в порядке, шейх, готовы к действию». Наводящий маячок вполне исправно подавал сигналы в аппаратное передвижное устройство убийц.
Первый мордоворот вернулся туда, где сидели. Второй мордоворот лежал левой щекой в тарелке супа- гаспаччо, а правой щекой говорил и плакал:
«А помнишь, Комплект, наш двор? Эх, времена-то какие были, незабвенные! Мы с пацанами сидим возле коллектора, смолим „Приму“, а мимо она уже по-девичьи чимчикует, шустрая, надменная, на школьном фартучке ни единого пятнышка, губки поджимает, а все равно видно, какие они желанные. Ты помнишь, Комплект, все пацаны за концы держатся?»
Первый мордоворот этого не помнил, как не помнил никакого двора, где подростковщину якобы проводил со вторым мордоворотом и где якобы пробегала выше описанная персона. Данную персону, на которую сейчас было нацелено смертоносное оружие прогресса, он помнил по заседанию Академии Общего Порядка, на котором она бросила дерзновенный вызов уважаемым товарищам скрытно-большевизма.
«Вынь лицо из супа! – приказал он второму. – Вытри пятна рулоном бумажной санитарии. Теперь отвечай: ты что, возражаешь, что ли, против Выстрела Предупреждения и Возмездия? Думаешь, прямо в курву попадет?»
Второй мордоворот немного очухался. «Отнюдь я не против ВПВ, отнюдь. Можешь „макарова“-то в кармашке не дрочить. Лично я буду скорбеть, если ВПВ затронет мою пожизненную любовь, которую еще недавно драл, как сидорову козу, и она стонала подо мной, эта могущественная олигархиня. Однако ведь необязательно же ВПВ в нее попадет. Я правильно тебя понял, Комплект? Гораздо больше у нас шансов испепелить ее предательское комсомольское окружение и, в частности, коррупционного предателя Родины, ее супруга Стратова, а также Вадьку Бутылконоса и Алмаза, которые, гады позорные, даже не оказали мне первой помощи при умирании в опозоренном долгосрочном блоке Краснознаменного изолятора. Вот кого в уме надо держать как жертв, а не женщину прекрасную!»
«Не сходи с ума, мудак! Вставай!» – рявкнул первый.
Они достали из чемоданов две высоченных фуражки Советской Армии, приспособили их к своим плохо оформленным башкенциям и вышли в сад. Бородачи сгруппировались вокруг пускового устройства. Понимали важность момента. Мордовороты взяли под козырек. Первый скомандовал:
«Приступаем к операции ВПВ. Пусковая единица готова. По врагам нашей матери-родины и народа-отца: десять, девять, восемь – и так далее – пуск!»
Ракета с раскаленной красной задницей ушла в темноту. Отсюда через залив до стратовского замка было километров десять, примерно столько же, сколько от полосы Газа до израильского города Здерота.
В тот же миг маячок с помощью специальной аппаратуры, отчасти сходной с системой перехвата «Пэтриот», показал запуск враждебной ракеты. Сидящие возле пульта Мастер Шок и Мастер Сук произвели соответствующие телодвижения, и по соответствующей траектории, автоматически высчитанной – при помощи все того же маячка, – встречать нежеланного гостя вылетела соответствующая штука. Вспышка над заливом показала, что встреча состоялась.
Мордовороты и бородачи не успели опомниться, как вокруг их снятой дачки взвыли сирены жандармерии. Группа захвата в противовзрывных комбинезонах заполонила дом и сад, и горделивые птицы Евразии были вмиг взяты за руки и окольцованы. Вот к чему привел тот самый наводящий маячок, переданный вроде бы надежному евразийцу. Но еще больше надо винить проклятье Родины и Партии, огненную водичку разлюбезную, которой начали предаваться с самого начала заграничной командировки.
Естественно, на первом же допросе мордовороты с одной стороны и бородачи – с другой стали применять надежную тактику тотальной несознанки. Дескать, приехали охладиться знаменитыми водами Бискайя, сняли дачку, а в саду там оказалась, видать, от прежних каких-нибудь съемщиков, нам совершенно не нужная пусковая ракетная установка. Похожей версии придерживались и бородачи. Приехали, хвала Аллаху, деньжат подзаработать для измученных евреями семей. Вот эти товарищи, прежде совершенно незнакомые, наняли их для побелки стен. Начали было работать, помолившись, а в саду совершенно случайно натолкнулись на сатанинское порождение Джаханнума, пусковое, вот как вы сказали, господин комиссар, из редкого металла; вот и все.
После допроса всех привезли в великолепную антитеррористическую тюрьму. Майор Блажной тут же начал делать записи в своей памяти: камеры одноместные, душевые кабинки с туалетом, бумажные салфетки и полотенца одноразового (!) пользования, столик из белой пластмассы, койка из синей, окна незарешеченные, открываются на ширину просунутой ладони, но не больше, ни в коей мере не ширше. Впечатление было такое, что в тюрьме, кроме них, то есть взятых в Бидаре православных и мусульман, никого не было, только из глубины доносились странные нечеловеческие звуки, похожие на щелканье множественных птиц и зевоту павианов. Это у нас тут один бразильский товарищ поет песню своей родины, пояснили сотрудники. Потом видно было в большое окно, как этого товарища провели по аллейке мимо газонов на выход. У него были короткие могучие ноги и длинные не менее могучие руки. Оглядываясь на сверкающую белизной и голубизной крытку, он поражал глубоко укоренившимся взглядом ненависти. Ну, прощай, Вальехо, или как тебя там, и не поминай лихом, сказали тюремщики. Нет, револьвер не отдадим, он будет передан в музей криминалистики. Счастливо тебе и до скорого.
Эх, вздохнул майор, хоть бы отдохнуть тут, расслабиться на энное количество дней, а потом не возражал бы прямо тут послужить атлантической цивилизации, хотя бы и просто коридорным.
Теперь вернемся к нашему Никодимчику. Что произошло с ним после взрыва в ночных небесах? Сбросив смокинг с атласными лацканами и штаны с атласным лампасом, он, подчиняясь какому-то невнятному, но мощному импульсу (экое изобилие деепричастных оборотов, а вот местоимение «он» так и осталось в одиночестве, охраняемое двумя запятыми)... Итак, мальчик нырнул в глубину и, обожженный блаженной прохладой, подумал, что теперь уже ему тут, в этой блаженной прохладе, долго, если не вечно, жить и произрастать.
Теперь он уже не то чтобы плыл, а просто продвигался в среде. Иной она и быть не могла, обнимала повсеместно. Не особенно даже и хотелось вынимать голову из среды для вдоха. Он плыл, и плыл, и развивал ночное зрение в этой среде, которую он теперь называл «Морское».
В настоящий момент Морское влекло его к одинокому камню, с которого еще был виден «Шато Стратосфер». На этом камне он уже бывал однажды. Обнаружил там удивительную пещеру, куда не достигала разбивающаяся о камень волна. Там он тогда и оставил свой полуволшебный сёрфборд с компьютером, работающим на самозаряжающихся батарейках, и с плоскими емкостями, содержащими кое- что необходимое, включая и конденсированную в пилюли еду. На носу у остроносого предмета мигал маячок, конечно не имеющий никакого военного значения, а лишь оповещающий хозяина и друга о том, что в животе у дельфиноподобного (никаких намеков ни на финансиста, ни на ветреную девушку), вот там, в животе, терпеливо ждет чье-то дружеское послание; недружеских Никодимчик пока не получал.
