на бискайских курортах всех русских считали богатыми людьми со сдержанными аристократическими манерами. После революции все русские разделились на белых и красных, причем «белые» были до чрезвычайности бедны, а «красные» богаты, поскольку они состояли из «комиссаров», «большевиков», «чекистов» и получали солидные суммы из секретных фондов Кремля. Потом и вообще русские как-то исчезли, точнее, превратились на десятилетия в каких-то «советских», малоприятных и жалких. Без денег. И вдруг где-то там Советский Союз развалился и вместо всех перечисленных появились «новые русские» с тугими кошельками, а то и без оных, но в пиджаках, набитых валютной массой. Вот их-то и стали величать, не без причины, «русской мафией». На их лицах, казалось французам, метались тени преступлений и убийств. Впрочем, здесь, на Кот Д’Аржан, они вели себя прилично. Говорят, проституцией торгуют? Не знаю, не видел. В основном на пляже лелеют плебейские пуза. В песке яйца пекут, а водку в заводях меж скал охлаждают.
С тех времен тоже уже прошло немало кругов вокруг Солнца, по крайней мере не меньше дюжины. В ХХI веке русские вроде бы стали иными. Фигуры улучшились. Денжищ с собой больше не таскают, отщелкивают пластиковые карточки своих банков. Носят малозаметные драгоценные очки. Разбираются в винах, понимают, как отличить «Шато Тальбо» от «Эрмитажа». Однако по-прежнему в обиходе их всех чохом называют «русской мафией». Так упорствует публика Запада. Даже в дружественном Биаррице после прибытия вполне приятной на вид небольшой толпы русских, ученых-геологов, менеджеров, финансистов и специалистов охраны, бросивших вызов скрытно-большевистской структуре своей страны и освободивших из страшной «Фортеции» своего президента, стали иной раз поговаривать: «Вот, посмотрите, явилась „русская мафия“ и скупила половину нашей недвижимости». А почему бы не заметить, что эти приобретения никакого вреда не приносят департаменту Пиреней-Атлантик, а, напротив, улучшают циркуляцию средств и повышают налоговые платежи?
Стратовы купили свой «Шато Стратосфер» за изрядное число миллионов. Предоставили работу многим местным трудящимся. Заплатили все налоги. Достройка еще шла своим ходом, когда они переехали из отеля в свои жилые этажи. В принципе, этот дом, окруженный на девяносто процентов бурлящим океаном, становился штаб-квартирой взбунтовавшейся корпорации «Таблица-М», которая сама становилась как бы частью стихии.
Ген, освободившись от тюремного режима, полюбил спать в свое удовольствие. Его никто не будил, и он блаженствовал в своей спальне с открытыми окнами, через которые большими потоками входил океанский воздух, насыщенный йодом и микроскопическими частицами редкоземельных элементов. Вони никакой, равно как и дезодорантов полный ноль. Он чувствовал, что прежняя комсомольская бодрость ежедневно возвращается к нему. Возвращается прежний, тридцати-с-чем-то-летний возраст.
Как-то раз в те времена, когда он был непогрешимым олигархом, он решил пересечь Атлантику не по воздуху, а on surface, то есть по поверхности, еще точнее – по морю. Купили президентский suit на верхнем деке Queen Elizabeth II, единственного оставшегося суперлайнера, который иногда еще курсировал по прежде великому морскому пути ХХ века. Ген спал там всегда со всеми окнами настежь, а дни проводил за чтением «Ньюйоркера», лежа на балконе под великолепным морским одеялом. Пять дней и пять ночей «Элизабет» шла совершенно одна в необозримом пространстве. За все пять дней он не видел за бортом ничего, кроме неба и воды. Первичные элементы бытия. Ни один самолет не пролетел над ними, ни одна чайка. Он понял тогда, что его вовсе не любопытство отвернуло от воздушных путей, а жажда чистого воздуха. Вот он и получил его на пять дней посреди океана. С открытыми окнами. На балконе каюты. Ноль загрязнения. В Москве несколько дней все ахали: нет-нет, это не Ген, это молодая тень Гена! Ашка повисала на плече и хвалилась: каков мальчонка? Через несколько дней все это улетучилось. Москва пожирает как молодость, так и вообще всякий возраст; всех подравнивает под свой единый бизнес-день в чаду Садового кольца. Общая тюряга, форпост, фортеция. Да что Москва, такого воздуха, как в Биаррице, не найдешь и за тысячу русских верст, хоть сбоку и пыхтит деловая Франция.
Ген вылезал из-под пухового одеяла и сразу, еще в пижаме, приступал к своей йоге; начинал с сирхасаны. Окна его спальни выходили на северо-запад, и, стоя на голове, он видел символический белый маяк Биаррица в перевернутом виде, как будто и тот стоял на голове. Завершив сирхасану, то есть как бы спрыгнув с самого себя, он переходил на систему всяческих растяжек и балансировок, которую его дети со смехом называли «системой сдержек и противовесов». Потом, в состоянии полнейшей бодрости, просил принести завтрак и газету. Обслуга «Шато Стратосфера» уже приноровилась выпекать здесь круассаны и бриоши. Может быть, они и «Financial Times» сами тут стряпают?
Он пьет кофе, похрустывает булочками и читает эту розоватую, как пипифакс, газету. Вот извольте: статья из внутренней, но чрезвычайно важной для делового человека тетрадки. Заголовок: «Бискайский вариант таежного бизнеса». Из текста: «Совершив баснословный прыжок из заточения в свободу, супруги Стратовы открыли новую страницу в развитии российского бизнеса... Российская администрация отнюдь не считает, что „Таблице-М“ пришел конец... Уникальная российская корпорация редкоземельных элементов переживает кризис, но не катастрофу. Хорошим показателем является тот факт, что ее акции на бирже, резко покатившись вниз, вопреки прогнозам остановили свое падение на неожиданно благоприятном уровне, а сейчас, несколько недель спустя после дерзновенного штурма долгосрочного изолятора тюрьмы „Фортеция“, медленно, но уверенно поползли вверх... Руководство „Таблицы“ не развалилось. Уехала семья Стратовых в сопровождении своих самых близких друзей. В некотором смысле, несмотря на возмутительность стратовских действий, их можно понять. Могущественная организация, которую многие в Москве цинично называют „Прокуренция“, держит в своих руках всю юридическую систему и не допускает никаких либеральных отклонений от своих драконовских акций... Оставшаяся часть руководства „Таблицы“ сплотилась вокруг третьего члена триумвирата, Гурама Ясношвили, который вернулся после длительного лечения из Калифорнии и сейчас полон решимости сохранить их творение, возникшее на волне неокомсомольского романтизма... При желании можно увидеть в расколе некий позитивный смысл. Несмотря на нынешнее расположение в юго-западном углу Франции, стратовцы, а вместе с ними и их огромные деньги, продолжают оставаться частью „Таблицы-М“. По всей вероятности, люди Ясношвили будут по- прежнему разрабатывать свои засекреченные жилы в Сибири, в то время как стратовцы склоняются к своим ассетам в Африке и особенно на „острове сокровищ“, именуемом Габон... В том случае, если администрация Кремля сделает безучастную мину, у „Таблицы“ появится серьезный шанс пополнить собой семью многонациональных корпораций, разрабатывающих недра. Гип-гип-ура комсомольцам последнего призыва!»
В последнее время Ген стал замечать за собой, что, несмотря на свободу и новый воздух, малейшая неприятность повергает его в гипертрофированное раздражение. Вот и сейчас, прочитав за мирным завтраком явно провокационную статейку в «Файненшл», он завелся до дрожи. Гады какие, еще позволяют себе ёрничать! Ура, видите ли, комсомолу! Всякий здравомыслящий увидит тут проплаченный заказ. Хотел бы я знать, кто на Западе помнит этот гребаный комсомол, да еще с приставкой «нео»? Ясно, что свое, домашнее, крокодилище борзопишущее старалось; засекреченные у нас, оказывается, есть жилы в Сибири! Такой проводится зондаж на предательство в стиле комитетской дезинформации. И кремлевцы упоминаются походя, и Гурама подталкивают на ссору. Вот кто-нибудь ему ввернет, что Ген, мол, сам проплачивает такие публикации, и взорвется наш несдержанный, проткнет своим девятым пальцем левой.
Упоминание девятого пальца левой электронно-металлической кисти Гурама слегка отвлекло от международных провокаций. Эта тема стала едва ли не обязательной в теплых компаниях «Таблицы», тем более что и сам Гурам постоянно по телефону рассказывал о проделках своей левой, словно она была его славным чудаковатым другом. Он где-то научился на израильский манер начинать всякую фразу со слова «смотрите». «Смотрите, сидим мы в „Ностальжи“ на дне рождения Игоря Бухарова, и тут моя левая берет сразу три рюмочки и опрокидывает их одну за другой в вашего покорного слугу; каково?» Воцаряется смех, дружеское веселье проносится по системе сотовой связи, однако самые близкие люди, то есть Ген и Ашка, стараются не развивать этот «юмор взорванного». Они, он и она, улыбаются и молчат. Прекрасно понимают, каково Гураму прикидываться неувечным. С некоторым неприметным содроганием думают, что друг может в любую минуту расплакаться. Брось эти бесконечные хохмы о «своей левой», генацвале, дружище!
В общем, завтрак над океаном испорчен. Он отшвыривает розовую газету в угол офиса. Между прочим, несколько слов насчет этого великолепного офиса, отделанного с таким вкусом в английском стиле. Он всегда пуст. Люди «Таблицы» отвыкли от Гена за время его отсутствия. Вот из Ашкиных покоев ни свет ни заря уже доносятся энергичные голоса, телефонные звонки, попискивание факсов, сканеров и компьютеров.
