И так весь день я бродил по своему саду, иа-иа-иа, и осел таскался за мной, намекая на ночную прогулку верхом. И так весь день я вытаскивал из-за пазухи вопросительные знаки, их там была целая куча. И ни одного не попалось наглого и гордого, фаллического восклицательного. На самом-то деле, именно восклицательный, раздвигая сонмы крючков, вдруг начинает вопить, как восторженный осел, что он не боится пафоса, и именно знак пафоса дает автору право и на честь, и на тщеславие и завершает дело выспренной лужей.
Интересно, что в наших приморских кварталах большинство утр начинаются с прозябания серого цвета. Пополудни частенько зачинается разгуляй. К вечеру все уточняется, все высвечивается на розовеющих с зеленью горизонтах и человеческие чудовища начинают себя воображать. Самое блаженное время у моря – это ранняя ночь: чеканка крупной луны, мелочишка восторженных планет, дальнейшая пыль, ни счесть, ни понять – все на местах. Вот именно на ночь глядя Дуран Мароззо притащил мне в зубах свое любимое седло. Давай, седлай, старче! Простучим копытцами по ночному пустынному граду, проверим, как колышутся флаги наций и ассоциаций. Я подвязал ему пластиковый мешок под хвост, чтобы не попасть в здешнюю, пусть европейскую, но все-таки тоже крытку.
Иногда спрашивают: на чем Иисус въехал в Иерусалим? Вопрос поставлен не совсем гуманитарно, надо спрашивать – на ком? И тут же просвещать невежд – на ослице! Нет-нет, он недаром взял ослицу – в ней он увидел долготерпимость и жестоковыйность. И всем людям сказал – не избегайте ослов! Отсюда и английские стихи.
Мы процокали нашими копытами по променаде от Рыбацкого порта до чугунных кружев Дворцовой гостиницы. Напротив ограды в двух заведениях, «Гавана» и «Ибица», мучительно выдыхалась молодежная дискотека. Трудно было вообразить более безобразную утробную караоку. Я привязал осла к молодому тамариску и сел рядом на лавочку. Весь третий этаж отеля, зафрахтованный беглой российской корпорацией, сиял, словно на дворцовом балу. Наверное, не менее ста пятидесяти тысяч свечей зажгли, как у Потемкина в Таврическом. Чем они там занимаются в этот час: танцуют или распаковывают багаж? Все поддали, носятся с полнейшей бестолковостью, налетают друг на дружку. Ашка, небось, как Ленин в Смольном, летает из двери в дверь, кричит своим соратникам по государственному преступлению: «А где наш летописец? Куда, черт подери, подевался мсье Окселотл? Домой, говорите, смылся, спит? Да как он мог смыться, когда такое вокруг творится? У меня на мобильном записан его мобильный. Где мой мобильный? Не найдете, расстреляю!»
Я отвязал Дурана Мароззо, сел в седло и медленно стал удаляться по променаде Шарля де Голля. Удаляюсь. За спиной в открытом окне третьего этажа кто-то переговаривается мужскими голосами: «Да вон, кажись, наш летописец удаляется. Верхом на осле. На осле? А на чем же еще, не на собаке же! Товарищ писатель, куда же вы удаляетесь на осле? Возвращайтесь, без вас тут все вверх дном!» Молчу. Не оборачиваюсь. Не понимаю по-русски.
Перед тем как углубиться в городские кварталы, выезжаю на площадь Святой Эжени. Почти все кафе там уже закрыты. Переворачивают стулья. В центре площади возле газебо идет режимная съемка. Слышится привычная кинематографическая матерь-щинская. Куда деваться? В ночном Биаррице снимают «Остров Крым». Из вагончика выскакивает Танька Лунина. Что вы тут намерены делать, моя дорогая? Я намерррена вдррребезги ррразррругаться с рррежиссеррром! Хрррен! Эксплуататоррр! Смиррритесь, моя дорррогая, – последний пррроход. Что за издевательство? Перррестаньте имитиррровать мой грррасс! Прррокатите меня на своем Дуррране Маррроззо? Как куда? К вам, конечно! То есть к тебе, конечно, мой сюрррррреалист!
Черт его знает, то ли сидим, то ли лежим среди множества цветных одеял и цветастых подушек. В окне, как спиртовка, пылает вполне утвердившаяся теперь Луна. Под ней на холме фигурирует осел. Насмотревшись в окно, он стоит теперь на пяти ногах. Удивительно, что в эту ночь все обошлось без треугольных таблеток. Танька почесывает мне затылок.
«Послушай, старче неугомонный, я уже не знаю, где твой вымысел и где реальность».
«Я тоже не знаю. В этом деле мы с тобой полностью совпадаем».
«Ты знаешь, что произошло вчера в Москве? Неужели без тебя обошлось? Ашка Стратова штурмовала „Фортецию“ и освободила своего мужа».
«Вот это да! Ну и ну!» – присвистнул я и немножко пожевал ее ухо.
Она в ответ запустила пальцы в мою седину.
«Послушай, Базз, события углубляются. Перламуттер немедленно задумал новый мега-проект. Звонит из Малибу во все концы. Как ты думаешь, есть у меня шанс получить эту роль?»
«Какую роль, моя дорогая?»
«Как какую? Роль Леди Эшки, конечно. Если меня взяли на роль Тани Луниной, почему бы мне не сыграть Леди Эшки?»
«Прости меня, сладчайшая, но ты ведь на самом деле Таня Лунина, не так ли? Однако ты ведь не Ашка-Эшки, не так ли? Может быть, Перламуттер прочит саму Ашку на эту роль?»
Она откатилась и шлепнула меня по голове одной из цветастых подушек. Точнее, подушкой с персидскими мотивами.
«Ты думаешь, олигархиня будет играть олигархиню? Такого, право, еще не было в кинематографе».
«Мало ли чего не было, мало ли что еще будет», – промямлил я.
Она еще раз долбанула меня подушкой, на этот раз с физиономией Пола Маккартни.
«Ты опять что-то придумываешь, как придумал когда-то „Остров Крым“! Ты и меня саму для себя придумал, пользуясь тем, что мое имя совпадает с персонажем. А что если я совпаду в чем-то с Леди Эшки?»
«Ммммм», – ответил я.
«Ну отвечай, старый жулик! – Она прыгнула на меня вполне по-хулигански. – Уверена, что ты темнишь, что ты все-таки замешан в эту авантюру!»
Я притворился, что сплю, а вскоре заснул на самом деле. Во сне мне снился мой осел, или по-узбекски – ишак.
XII. Наследники династии
По прошествии некоторого числа месяцев Стратовы переехали в свой новый дом, вернее, в старый дворец. Старый-то старый, но вообще-то не очень, всего лишь столетней давности. К тому же отделанный заново. Дом назывался «Шато Стратосфер», вот почему и был избран из многих замков получше. Произрастал он прямо из прибрежных скал, и при соответствующем освещении его профиль напоминал какой-то сказочный чертог. Впрочем, когда там на всех пяти этажах зажигались окна, большие в гостиных и залах и маленькие в сторожевых башнях, всякий демонизм пропадал, и у путника возникало желание войти под эти своды и присоединиться к воображаемому веселью. Воображаемая романтика тоже там по лестницам и альковам плутовала. Вадим Бразилевич однажды напомнил Ашке стих Игоря Северянина:
Ашка расхохоталась в северянинском нервном духе и стала всем объявлять, что теперь у нее в пажах Высоколобый Бутылконос.
На самом деле замок и впрямь напоминал незабвенный Серебряный век, когда каждой весной половина аристократического Санкт-Петербурга собиралась в далекий железнодорожный путь к скалам Биаррица. Созидателем замка был некий Крутояр, спортсмен и воздухоплаватель из семьи князей Юсуповых. Именно он придумал себе и своей возлюбленной Валентине эту обитель в стиле популярной в Санкте той поры «скандинавщины». К семидесятым годом прошлого века «Шато Стратосфер» окончательно распрощался с наследниками Крутояра и был переоборудован шустрыми дельцами в «резиданс», то есть в дом с отдельными и довольно шикарными квартирами. С тех пор там и месяц не проходил без въездов и выездов: никто слишком долго не засиживался в замке, где стоял постоянный гул от неспокойного Водоема. О жильцах из отдаленной империи давно позабыли, пока в начале 90-х все хозяйство целиком не попало в руки так называемой «русской мафии».
Интересно было бы проследить, как возникают и как долго держатся русские стереотипы. До революции
