глазах. Кто-то из челяди открыл заднюю дверь «роллса», и оттуда стал возникать один из символов эпохи – длинная девичья нога. Затем выпросталась головенка с хитро накрученным волосяным покровом, шея с бриллиантами, голые плечики, и наконец все это распрямилось в некое мутантное дитя, красавицу XXI века, с надменно-обиженным личиком тела. Вслед за ней появился не особенно рослый господин, весь во всем обычном, не бросающемся в глаза, с нормальным пробором поперек лысеющей головы, с подстриженными усиками, кто-то чем-то кого-то напоминающий. Единственной деталью определенного суперкачества были драгоценные хрустальные очки, из-за которых, казалось, сию минуту могут выпорхнуть два воробья. Услужающий держал над этой парой большой зонт, хотя дождя вроде бы не было. Они двинулись к дверям клуба, она покачиваясь, а он чуть-чуть поддергиваясь. Глядя им вслед, я подумал, что комсомольская традиция ранних 90-х жива. Интересно, что братва во фраках, стоявшая на ступенях, обменивалась ухмылками из той же эпохи.
Наконец мы выбрались из кварталов Бульварного кольца. Москва, однако, и за этими пределами не производила впечатление спящего города. Многие магазины и кафе работали круглосуточно. Молодой народ мелькал то тут, то там. Кое-где влачились бомжи.
«Базз, вы уверены, что вам надо быть с нами? – вдруг спросила молчавшая до этого Ашка. – Если не уверены, вас тут же отвезут домой».
«Нет-нет, что вы, Ашка, в эту ночь я обязательно должен быть со всеми. Ну уж вы-то, должно быть, понимаете, как это все у меня переплелось, правда и вымысел перетекают одно в другое, или, если угодно, одно поджигает другое; уже не существуют друг без дружки. Благодаря этому я приближаюсь к тому, что на самом деле было; и наоборот, понимаете?»
«Да ладно вам! – грубовато хохотнула она. – Так уж вы и знаете все, что было!»
«Ну если и не все знаю, то о многом догадываюсь».
Джип тем временем ушел в туннель, а потом выкатил на эстакаду Третьего кольца. Здесь вдоль дороги тянулась бесконечная линия оранжевых фонарей, они освещали полосы асфальта, улетающие вдаль, а также закругляющиеся на разных уровнях выходы и входы. Машин в этот час было мало, и мы развили приличную или, если угодно, почтенную скорость. Мимо проходили совершенно безлюдные кварталы современных функциональных построек. Разноцветные торцы и фасады создавали хорошо продуманный супраматистский пейзаж. Меньше всего он напоминал Москву, скорее уж какую-нибудь Голландию на перегоне от Гааги до Роттердама, тем более что в глубине застройки то и дело возникали светящиеся вывески: «Фитнес», «Боулинг», «Шиномонтаж». Из-за подголовника правого переднего сидения выглянул профиль Ашки. Он с улыбкой смотрел на меня, словно женский портрет Пикассо.
«В общем, я вас понимаю, Базз, сударь. Потому и пригласила вас приехать. В эту ночь».
Я промолчал.
«Именно потому, что она, Эта Ночь, мало похожа на реальность. Теперь, кажется, все ясно?»
На горизонте среди множества плоских крыш проявились контуры стоящих на холме казематов «Фортеции».
«Ну да, – сказал я. – Спасибо».
На площади перед воротами тюрьмы стояли два больших автобуса, у обоих надписи на бортах – «Труппа театра», внутри в пустых салонах светил тусклый плафон, напоминающий скорее тюрьму, чем театр. Джипы «Таблицы-М» запарковались, как положено, на разлинованном паркинге. Самые Надежные вышли и образовали маленький отряд. Многие из них переговаривались с кем-то по мобилам; похоже, что с тюремщиками. Руководящая группа, а именно Хозяйка, Вадим, Алмаз, оба самурая и примкнувший к ним сочинитель Окселотл, подошли к Самым Надежным, и таким образом отряд увеличился до полутора дюжин.
Внезапно на площадь из боковой улочки выскочил крошечный «BMW Z-3», он описал дугу и остановился на паркинге боком к линейке джипов. «Ёлы-палы, – сказал кто-то из Самых Надежных, – Ленка Стомескина приехала!» Красавица-чемпионка вышла из своей машины и присела на багажник. В своем тренировочном костюме и со спутанной гривой светлых волос, она могла сойти за младшую сестру Хозяйки. Последняя вышла из группы и стремительно приблизилась к первой.
«Ты что здесь делаешь, Ленка?»
«То же, что и ты!» – дерзко выкрикнула девушка.
«Хочешь все испортить? А ну, убирайся прочь!» – потребовала Ашка и тут увидела, что лицо соперницы все целиком покрыто влагой: как видно, рыдала за рулем, пока сюда мчалась; экий сериал!
«Ашка, я тебя умоляю, не гони!» – прошептала королева грунтовых кортов, хотела еще что-то сказать, но зашлась в рыданиях. Супруга Узника тут сжалилась над сентиментальной девчонкой, что несколько лет назад приехала покорять Москву с Урала и вот так влипла в сердечные дела несчастных небожителей.
«Ну чё ты, девка? Ну ты ваще! Давай завязывать рыдать! – вроде бы в шутку, вроде бы подражая своим Самым Надежным, проговорила госпожа Стратова и обняла уралочку за неслабые плечи. – Ну я тебя не гоню! Будешь с нами, Ленка. Ты же знаешь, как у нас в семье к тебе относятся. Ты ведь нам как родная». И девушка просияла, после чего Хозяйка построила ее в один ряд с Самыми Надежными. Интересно тут будет мимоходом отметить, что два других члена семьи, а именно Алмаз и Бутылконос, выказали признаки мимолетного смущения.
После этого отчасти курьезного эпизода вся группа приблизилась к проходной, а Мастер Сук и Мастер Шок поднялись по ступеням и возникли за стеклянной дверью перед четырьмя дежурившими в ту ночь военнослужащими. Непроизвольно, а может быть, и по плану, все Самые Надежные взялись за свое не бросающееся в глаза оружие. Самураи же самым безмятежным образом помахали стражникам: давай, ребята, открывай! Стеклянные двери отъехали в сторону. Три сержанта и старлей вышли из дежурного помещения и взяли под козырек. Первой прошла на территорию Хозяйка Стратова, после чего четверо бывших мрачневецких тюремщиков, а ныне лучезарных, хоть и слегка дрожащих миллионеров вышли на волю и заняли кресла в одном из театральных автобусов.
Старший сержант Сихина взялась быть проводником в тюремных лабиринтах. Она шла чуть впереди Хозяйки, то и дело поворачивая к ней восхищенно-вылупленные глазенции. Как и во всех старых советских тюрьмах, маршрут был запутанный: лестница вверх, лестница вниз, закругленный поворот, тупик, несколько ступенек вниз, железные бугристые двери с облупленной зеленой краской, за ними снова лестницы, повороты и, наконец, большой сводчатый коридор и двери камер. Надзиратели, народ по большой части не ахти какой здоровый на вид, одутловатый и с ноги на ногу переваливающийся, при виде быстрой и ловкой толпы, ведомой прельстительной женщиной Стратовой, вытягивались по стойке «смирно», если можно так сказать о людях с избыточным весом. По правде сказать, хоть все уже было обговорено и бабки отсчитаны по-честному, надзирателям все ж было привычней видеть в такой, типа, публике своих клиентов, но уж никак не начальников. И – вот такая чудная картина – приходится перед таковскими открывать двери и расставаться с ключами.
Самые Надежные рассредоточились по всему коридору, чтобы исключить всякую возможность неадекватного поведения со стороны надзирателей и часовых. Старший надзиратель Ответчиков Олег Спартакович приготовился открыть № 130, где томился чуть ли не год наш Узник. За спиной Спартаковича дрожали от волнения Ашка и Ленка, Алмаз и Вадим, дрожал и автор сочинения Базиль Пауль Окселотл, эсквайр (Каким предстанет перед нами этот Ген Стратов и кто предстанет перед нами вместе с ним?), даже и самураи Сук и Шок, выставив челюсти, слегка дрожали, хотя их дрожь в сравнении с нашей была похожа на дрожь полностью отрегулированного «Феррари» в сравнении с дрожью перегретого самосвала.
Ответчиков включил в коридоре подвешенную в камере лампочку. Несколько минут дал ребятам очухаться от этого неслыханного ночного света и наконец открыл дверь. Пришедшие увидели четыре шконки с узниками. Один из них сидел так, как будто и не ложился, в своих джинсах и свитере с надписью «Габон». И в нем был всеми немедленно опознан Стратов Ген Дуардович, олигарх первого ранга, похожий в данную минуту на Булгакова М.А. после переписки заветной рукописи. И Лена тут Стомескина немедленно взревела белугой. «Подъем, товарищи!» – деликатно оповестил Олег Спартакович. Трое остальных, до этого безмятежно посапывавшие в сладких снах, услышав родимый советский голос, стали протирать свои глазенции и садиться в шконках. Потрясенный автор немедленно узнал в них своих героев из предыдущих сочинений, которых нынешний критик Земнер Макар Андреевич предпочел бы забыть, как сон, но не сладкий, а дурной, с его точки зрения: итак – Игорек Велосипедов, полностью тощеватый и потому мальчиковый на вид («Бумажный пейзаж»), преувеличенно раздутый, словно представитель французской
