мерзнущий острый нос.

Храбрый? Да нет же…

Отважный? Бросьте вы… Выдающийся? Ой, перестаньте…

— Вот Рэтти, — бросил он через плечо, — тот действительно отважный зверь.

— Что вы сказали, дядя?

— Я говорю: Рэтти — вот кто у нас храбрец, — ответил Крот, оборачиваясь к Племяннику.

— А мистер Барсук тоже?

— А как же! Барсук так же отважен, как и умен. Это уж само собой.

— А мистер Тоуд? Он ведь тоже храбрый?

Крот рассмеялся:

— Ну… храбрый? Пожалуй, так назвать старину Toy да я бы не рискнул. Лихой — конечно, безрассудный — определенно, тщеславный — абсолютно точно. Но храбрый — это вряд ли.

— Но вы ведь его любите? — решил уточнить Племянник, ставя на столик — так, чтобы Кроту было удобно — поднос с кружкой горячей зимней наливки, куском поджаренного хлеба и пудингом, поблескивавшим дрожащим озерцом растопленного масла.

— Вообще-то не за что, — ответил Крот, принюхавшись к пудингу и откусив основательный кусок. — Люблю я или не люблю Toy да — дело не в этом, — пояснил Крот, прожевав. — Тоуд есть — и все тут. Ну как есть деревья, река, лето и зима. Тоуд, наверное, самое несносное создание из всех, кто когда-либо жил или будет жить на земле (может быть, даже еще несноснее, чем ты, если такое возможно), но знаешь, сидя вот так вечером у камина, в тепле и спокойствии собственного дома, когда лишь воспоминаниям дано нарушать безмятежность нашего отдыха, когда впереди нас ждет только хорошее, а в первую очередь сладкий сон в уютной постели, — так вот, в свете всего этого я могу с уверенностью утверждать, что не будь в нашей жизни Тоуда, она потеряла бы всякий смысл.

Крот приложился к кружке со сливово-черничной наливкой, откусил еще кусок пудинга и сосредоточенно уставился на огонь, плясавший в камине.

Племянник в нерешительности поглядывал на Крота. Ему так хотелось, чтобы тот разговорился и поведал о приключениях, которые выпали на долю самого Крота, дядюшки Рэта Водяной Крысы, а с ними и мистера Тоуда Жабы, и мистера Барсука, о захватывающих дух историях про жизнь на Берегу Реки и в Дремучем Лесу. Ведь именно ради этих рассказов Племянник и проделал неблизкий путь откуда-то из Дальних Краев Белого Света, разыскал своего знаменитого родственника и остался у него погостить на некоторое время.

Крот испытал смешанные, даже противоречивые чувства, когда в один прекрасный осенний день в дверь его дома постучал Племянник, тотчас же доложивший все о себе и о своей жизни в Дальних Краях с отцом — блудным и непутевым братцем Крота. Насколько далек был путь, проделанный юношей, и какие опасности подстерегали его на этом пути — этого Крот так и не узнал. Племянник предпочитал не распространяться об этом. Но ничто так не тронуло доброе сердце Крота, как выражение облегчения, расплывшееся на рыльце Племянника, когда он предложил ему войти, накормил его, выслушал краткий и сдержанный, но полный внутренней горечи рассказ о его жизни в Дальних Краях и… и произнес те самые роковые слова: «Можешь оставаться у меня столько, сколько захочешь».

И что ему стоило сказать в тот день «до утра следующей пятницы» или что-нибудь в этом роде! Ведь «сколько захочешь» весьма напоминает приговор к пожизненному заключению, особенно для такого закоренелого и убежденного холостяка-одиночки, каков Крот, ведь для него делить с кем-нибудь кров дольше чем один вечер, да и то изредка, оказалось непривычно и весьма тяжко. Очень скоро Крот преизрядно устал от Племянника и обнаружил, что постоянное хорошее расположение духа юноши, его желание все узнать, все увидеть и все (или почти все) сделать чрезвычайно раздражают его.

Крот был все-таки добрым зверем, к тому же мягким и нерешительным, и поэтому не смог заставить себя выпроводить надоевшего гостя. Чтобы передохнуть, он направил Племянника к дядюшке Рэту, чтобы юноша пожил у него некоторое время, поучился уму-разуму и немного освоился на реке.

«Он раздумает возвращаться ко мне, как только познает прелести речной жизни», — думал Крот.

Но Племянник вернулся.

— Отправлю-ка я его к Тоуду, — решил Крот. — Роскошь, комфорт и изящество Тоуд-Холла заставят его забыть о моей жалкой лачуге.

Но не прошло и недели, как Племянник вернулся из Тоуд-Холла.

— Я сам во всем виноват, — причитал Крот, обхватив лапами голову, в один из дней поздней осени сидя в гостях у дядюшки Рэта. — Я должен был набраться твердости и сказать ему, что в моем доме мало места для двоих. Но знаешь, Рэтти, я ведь не могу не уважать его и не восхищаться им: чего только стоит путь, который он проделал из Дальних Краев Белого Света, чтобы добраться до меня! А ты ведь еще не знаешь моего братца: странно, что у этого бездаря и разгильдяя вырос такой мужественный и целеустремленный сын. Но — вырос, вырос… и вот теперь…

— Теперь он оказался с тобой в четырех стенах под одной крышей — а тебе это не нравится, — сочувственно договорил за друга Рэт. — Мне бы тоже не понравилось, — добавил он.

— Правда? — Кроту даже чуть полегчало от обнаружившегося совпадения мнений.

— Еще бы, — подтвердил Рэт. — Как и любому другому, кто привык проводить большую часть времени в одиночестве. Компания — дело хорошее, но только при одном условии: если можно избежать ее, как только захочешь. Ты это понимаешь, я понимаю, но вот молодежь — она никак не может этого уразуметь.

— Скажи, что мне делать? — взмолился Крот.

— Я знаю, как поступил бы я: попросил бы его съехать. Объяснил ситуацию, свои чувства — чтобы без обид. Но мы-то все знаем, что ты — это не я, и в этом, дружище Крот, твое очарование и своеобразие. Ты — добрый, вежливый, терпеливый и мягкий, ты…

— Перестань, Рэтти, хватит об этом. Лучше скажи, как мне поступить с ним?

— Отправь его к Барсуку. Через пару дней я с ним увижусь и растолкую ему как тебя угораздило влипнуть. Барсук — дядька умный, уж он точно что-нибудь придумает.

Крот так и поступил — уверенный в том, что с помощью Водяной Крысы и очень откровенного и красноречивого (и потому запечатанного) письма, которое он передал вместе с Племянником, Барсук сумеет понять, что от него требуется, и найдет нужные слова, чтобы объяснить загостившемуся родственнику, что достаточно — это достаточно, в меру — это в меру и что ему давно уже следует собирать вещички и отправляться домой.

Но… он… он… вернулся. И никто — ни Рэт, ни Тоуд, ни даже сам Барсук — больше не хотел говорить об этом деле, если не считать абсолютно бесполезных и ничего не значащих уверток типа «как-нибудь все само образуется». Выглядело это так, словно все они сговорились против бедного Крота, и если так оно и было — то тут уж он ничего понять и поделать не мог.

Неудивительно, что Крот все болезненнее чувствовал неумолимое приближение зимы. Ведь с каждым все более холодным днем призрачнее становилась надежда на то, что незваный гость образумится и покинет его дом. Неудивительно и то, что из-за всего этого Крот стал ворчливым и раздражительным.

Крот еще хлебнул восхитительного зимнего напитка, вдвойне восхитительного оттого, что его для тебя кто-то приготовил. Затем вновь настал черед весьма недурно поджаренного хлеба и пудинга.

«А так ли уж плоха после всего этого жизнь? — мелькнуло в голове у несколько подобревшего Крота. — Пожалуй, нет.

Может быть, удастся научиться смиряться с ситуацией и извлекать из нее максимум приятного и полезного. Может быть, все это даже пойдет мне на пользу!»

Глядя в камин, Крот подумал о своих друзьях и вдруг почувствовал, что доволен. Живот согрелся изнутри и снаружи, в голове приятно шумело, мысли кружились в вихре воспоминаний о том, о чем так хотел поговорить с ним Племянник.

«А что, в конце концов? — сказал он про себя. — Почему бы и нет?»

И вот теплее и ласковее, чем все последние дни, голосом, в котором явно угадывались столь свойственные ему скромность и неуверенность в себе, Крот произнес:

— Слушай, а я тебе еще не рассказывал?.

Племянник просто обомлел. На его рыльце отразились радость, блаженство и счастье оттого, что на