Минуты две уже слышны были ему звуки любопытные, но с опасностью не вяжущиеся: короткий щелк, а затем свист словно бы крыльев горлицы. Кролик лениво вытянул, подставил солнцу заднюю ногу. Щелк — свист — тупой удар в мех груди. Кролик замер, глаза расширились. Грудь пронзена была бамбуковой стрелой, железный ее наконечник глубоко вошел в землю. Кролик поник набок, забил, засучил в воздухе лапками, затих.

От ивы, пригибаясь, подошли два мальчика с большими, фута в четыре длиной, луками в руках; за левым плечом у каждого колчан с пучком оперенных стрел. Одеты оба в выцветшие синие рубашки и комбинезоны, но лоб по-индейски обвязан тесьмой, и за нее воткнуто у виска красивое перо из индюшиного хвоста.

Мальчики шли крадучись, ставя ноги носками внутрь — подражая походке индейцев. Кролик уже оттрепетал, когда они нагнулись к своей жертве.

— Прямо в сердце, — сказал Кейл таким тоном, точно иначе и быть не могло.

Арон глядел молча.

— Я скажу, что это ты, — продолжал Кейл. — Пусть он тебе зачтется, а не мне. И скажу, очень трудно было попасть.

— И правда трудно, — сказал Арон. — Вот я и скажу. Расхвалю тебя перед отцом и Ли. — Да нет, не надо. Я не хочу. Знаешь что: если еще кролика подстрелим, то скажем, что добыли по одному, а если больше не подстрелим, то давай скажем, что стреляли одновременно и не знаем, кто попал.

— А не хочешь, чтоб его зачли тебе? — хитровато спросил Кейл.

— Одному мне? Нет. Хочу, чтобы нам обоим.

— А и правда, стрела-то ведь моя, — сказал Кейл.

— Нет, не твоя.

— Ты глянь на оперение. Видишь зазубринку? Это мой знак.

— Как же она попала ко мне в колчан? Я никакой зазубринки не помню.

— Не помнишь и не надо. Но все равно я скажу, что это ты стрелял.

— Нет, Кейл, — произнес благодарно Арон. — Не хочу. Скажем, что стреляли одновременно.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но вдруг Ли заметит, что стрела моя?

— А мы скажем, она была в моем колчане.

— Думаешь, поверит? Подумает, что ты врешь.

— Если подумает, что это ты стрелял, — ну что ж, пусть думает, — растерянно сказал Арон.

— Я просто хочу заранее тебя предупредить, — сказал Кейл. — Вдруг он заметит.

Кейл вытащил стрелу за наконечник, так что белые перья ее окрасились темной кровью кроличьего сердца. Сунул стрелу себе в колчан.

— Неси кролика ты, — сказал великодушно.

— Пора домой, — сказал Арон. — Отец, может, уже приехал.

— А мы могли бы этого кроля зажарить и поужинать, а потом заночевать тут, — сказал Кейл.

— Нет, Кейл, ночью слишком холодно. Помнишь, как ты дрожал рано утром?

— Мне ночевка не страшна, — сказал Кейл. — Я никогда не зябну.

— А сегодня утром озяб.

— И вовсе нет. Это я тебя передразнивал, это ты трясся и стучал зубами, как в лихорадке. Скажешь, я вру?

— Нет, — ответил Арон. — Я не хочу драться.

— Боишься?

— Нет, просто не хочу.

— Ага, дрейфишь! Ну говори, я вру?

— Не хочу я ничего говорить.

— Значит, дрейфишь!

— Пускай дрейфлю.

Арон медленно пошел прочь, оставив кролика на земле. Рот у Арона был очерчен красиво и мягко, синие глаза широко расставлены. Так широко, что придавали лицу выражение ангельской безгрешности. Волосы шелковые, золотистые. Под ярким солнцем голова казалась лучезарной.

Арон был озадачен; брат часто его озадачивал. Арон знал, что Кейл чего-то добивается, до чего-то докапывается — а до чего, не понимал. Кейл был для него загадка: ход его мыслей непонятен и всегда удивлял Арона неожиданными поворотами.

Кейл был похож больше на Адама. Волосы темно-каштановые. Крупней брата, шире в кости, плечистей, и подбородок жестко квадратен, как у Адама. Глаза у Кейла карие, внимательные и подчас взблескивают черным блеском. А вот кисти рук несоразмерно маленькие. Пальцы короткие, тонкие, ногти нежные. Кейл оберегает руки. Он почти никогда не плачет, но если порежет палец, обязательно заплачет. Не притронется руками к насекомому, не поднимет мертвую змею. А когда дерется, то бьет палкой или камнем.

Кейл глядел вслед уходящему брату с уверенной улыбочкой.

— Арон, подожди меня! — крикнул он.

Поравнявшись, протянул ему кролика.

— Можешь нести его, — сказал дружелюбно и обнял за плечи.

— Не сердись.

— Ты вечно хочешь драться, — сказал Арон.

— Да нет. Я просто пошутил.

— Правда?

— Конечно. Неси же кролика. И раз ты хочешь, пошли домой.

И наконец-то Арон улыбнулся. Ему всегда делалось легко, когда брат переставал задираться. Из речного русла мальчики крутой осыпью поднялись в долину. Правая штанина у Арона была закапана кроличьей кровью.

— Вот удивятся, что мы несем кролика, — сказал Кейл. — Если отец вернулся, подарим кролика ему. Он любит на ужин крольчатину.

— Давай, — сказал весело Арон. — Знаешь что: подарим вместе и не скажем, кто подстрелил.

— Ладно, раз ты так хочешь, — сказал Кейл.

Пошли дальше молча. Потом Кейл сказал:

— Все это наша земля — и за рекой до самой-самой дали.

— Не наша, а отцовская.

— Ну да, но после него будет наша.

— То есть как это — после него? — спросил озадаченно Арон.

— Все ведь умирают, — сказал Кейл. — Как мистер Гамильтон. Он же вон умер.

— Ах, да, — сказал Арон. — Да, он умер. — Но связать, соединить в уме мертвого Самюэла и живого отца Арон не мог.

— Мертвых кладут в гроб, роют яму и опускают, — сказал Кейл.

— Я знаю, — сказал Арон.

Ему не хотелось ни говорить об этом, ни думать.

— А я знаю секрет, — сказал Кейл.

— Какой?

— Разболтаешь.

— Нет, не разболтаю, если секрет.

— Да уж и не знаю…

— Скажи, — уговаривал Арон просяще.

— А ты никому?

— Никому.

— Как по-твоему, где наша мама? — начал Кейл.

— Умерла.

— А вот и нет.

— Как это — нет?

— Она сбежала от нас, — сказал Кейл. — Я слышал, люди говорили.