Эмиль Гасанов

ПАЛАТА N 6

Или модель реальности

Повесть 'Палата N 6' впервые увидела свет в 1892 г. в журнале 'Русская мысль'. На следующий год издательство А.С.Суворина включило ее в сборник, который до 1899 г. был переиздан семь раз.

Кроме того, издательство 'Посредник' трижды (1893,1894, 1899гг.) издавало эту повесть в серии 'Для интеллигентных читателей'. Еще при жизни Чехова повесть была переведена на двенадцать европейских языков.

По свидетельствам современников, это было 'самое счастливое произведение Чехова по тем похвалам, которые оно доставило автору'.

О счастливой исключительности этой повести можно судить хотя бы по тому, что ни одно произведение, ни до ни после 'Палаты N 6', не проходило цензуру так удивительно быстро: 16 февраля текст ее был представлен в цензуру, а 18 февраля цензурное разрешение уже было получено. Успех у читающей публики был феноменальной. Н.М.Ежов сообщал Чехову: 'Ваша 'Палата N6 выставлена всюду. Даже у нас на Плющихе и на Арбате в писчебумажных магазинах есть. Вот как Вас расхватывают'.

'Интеллигентный читатель', к которому адресовалась книга, не прошел мимо.

Всего через год критика писала о ней как о произведении, известном уже всей читающей публике. Пропорционально читательскому успеху множился резонанс и в критике. Эта чеховская повесть, пожалуй, одна из самых притягательных по тому вниманию, которому она удостоилась с момента ее появления на свет. Без преувеличения можно сказать, что из статей и комментариев к ней можно составить целую библиотеку. Поэтому нет нужды приводить их здесь ее раз.

Вспомним только наиболее яркие эмоциональные реплики и реакции читателей-современников.

С.И.Смирнова-Сазонова писала А.Суворину:

'... он хочет, чтобы вот такие же несчастные, как я, не спали ночь от его произведений, чтобы яркостью красок, глубиною мысли осветить темные углы нашей жизни. Островский нашел такие углы на Таганке, Достоевский на каторге, Чехов пошел дальше, он спустился еще несколько ступеней, до палаты умалишенных, до самого страшного предела, куда мы неохотно заглядываем. Я удивляюсь, как Вы, такой нервный чуткий человек не оценили чеховского рассказа. В нем каждая строка бьет по нервам...'

Казалось бы, эта чеховская повесть надолго должна была запасть в память интеллигентных книгочеев, но... Сколько таких, не прочитанных вовремя, книг можно вспомнить.

А.Солженицын по сходному поводу писал: 'В нашем славном отечестве самые важные и смелые книги не бывают прочитаны современниками, не влияют вовремя на народную мысль (одни потому, что запрещены, преследуются, неизвестны, другие потому, что образованные читатели заранее от них отвращены)'.

Казалось бы, ни одна из перечисленных причин в данном случае не подходит. 'Палата N 6' переиздавалась несчетное количество раз, входила в рекомендательный список круга чтения школьников, ни одна биография Чехова, ни одно крупное исследование о нем не обходились без анализа или хотя бы упоминания об этом сочинении. Но страшный провиденциальный смысл, скрытый в повести, стал понятен значительно позже и то далеко не всем.

Профессиональные психиатры, разбирая anamnesis morbi Ивана Дмитрича Громова, не сговариваясь, отдавали должное коллеге-писателю. Всякий раз, удивляясь тому, как Чехов-терапевт смог так тонко и точно описать возникновение и развитие случая мании преследования.

'Он всегда возбужден, взволнован и напряжен каким-то смутным, неопределенным ожиданием. Достаточно малейшего шороха в сенях или крика на дворе, чтобы он поднял голову и стал прислушиваться: не за ним ли идут? Не его ли ищут? И лицо его при этом выражает крайнее беспокойство и отвращение'.

'В одном из переулков встретились ему два арестанта в кандалах и с ними четыре конвойных с ружьями. Ему вдруг почему-то показалось, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму'.

'Вечером он не зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о том, что его могут арестовать, заковать и посадить в тюрьму. Он не знал за собой никакой вины и мог поручиться, что и будущем никогда не убьет, не подожжет и не украдет; но разве трудно совершить преступление нечаянно, невольно, и разве не возможна клевета, наконец, судебная ошибка? Ведь недаром же вековой народный опыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться. А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна и ничего в ней нет мудреного'.

'Палата N 6' отнюдь не исключение в творчестве Чехова. Исследователи привыкли отыскивать только тематические 'последствия' его пребывания на Сахалине, поэтому, вынужденно, обращаются к одним и тем же рассказам:

'Гусев', 'В ссылке', 'Страх' и др. Между тем, даже в последнем по хронологии рассказе 'Невеста' можно обнаружить рефлексы от 'Палаты N 6': '...так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает обыск, и хозяин дома, окажется, растратил, подделал, - и прощай тогда навеки легкая, беззаботная жизнь!'

В наше время 'вековой народный опыт' значительно расширится, и к уже наработанным фольклорным сентенциям добавятся окказиональные варианты вроде следующих: 'У нас просто так не сажают', ' Раз посадили, значит, было за что', 'Органы лучше знают...' и т.д. Чем, в принципе, отличаются варианты нашего времени от того, что зафиксировано в тексте Чехова: 'Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен же кто-нибудь сидеть в них. Не вы - так я, не я - так кто-нибудь третий'

Между тем, штрих за штрихом, деталь за деталью, терапевт Чехов заполняет 'историю болезни' своего персонажа: 'Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Городовой, не спеша, прошел мимо окон: это недаром. Вот два человека остановились около дома и молчат. Почему они молчат'.

'Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когда встречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и жандармами улыбался и насвистывал, чтобы казаться равнодушным. Он не спал все ночи напролет, ожидая ареста, но громко храпел и вздыхал, как сонный, чтобы хозяйке казалось, что он спит; ведь если не спит, то, значит, его мучают угрызения совести - какая улика!'

'Вдруг я уловил на себе взгляд кондуктора, тот с сумкой стоял на своем месте в углу и со странной сучьей улыбкой через головы пассажиров, поверх шапок и шляп, не отрываясь смотрел именно на меня, и только на меня, будто узнавал во мне приятеля. Я встал и пошел к выходу, но кондуктор, не отрываясь, будто все узнавая во мне приятеля и удивляясь, что я его не узнаю, все смотрел на меня. В это время троллейбус резко затормозил, и пассажиры попадали друг на друга, дверь раскрылась, и в троллейбус вошел человек и внимательно посмотрел на меня'.

Это отрывок из повести Б.Ямпольского с ничего не говорящим названием 'Московская улица'. Точнее ее было бы назвать 'Записки сумасшедшего'.

Ямпольский описывает ощущения совершенно здорового человека, но страницы его повести кажутся вырванными из истории болезни пациента психбольницы или из учебника психиатрии:

'Я оглянулся, и вдруг бросилось в глаза чье-то внимательно глядящее на меня лицо. Так оно было или только казалось, снова я заметался, я зашел за колонну и обождал, не появится ли он, не ждет ли он меня. Потом я сел в ненужный мне поезд'.

'И тут мне показалось, что кондуктор с сумкой на плече, притворяющийся спяшим, на самом деле внимательно, из-под фальшиво прикрытых век наблюдает на мной. И тут я вдруг заметил, что водитель, вертя баранку, глядит в зеркальце над собой и тоже очень внимательно следит за моим продвижением к выходу. Мимо бежали дома-призраки, кондуктор и вожатый сговорились и везут меня по определенному маршруту куда надо'.

'Куда надо...' Этот по сути мифологический 'безадресный' адрес ('пойди туда - не знаю куда') был известен каждому гражданину, населявшему 'одну шестую часть суши', и упоминание о нем действовало на оппонента сильнее любого заклятия: 'Ты смотри, а то позвоню куда следует!..' Потому что все знали, что это за 'место' и где это место находится.

При желании, книгу Ямпольского можно заменить десятками других, а на место хоть и автобиографического, но вымышленного героя поставить десятки и сотни реальных людей, успевших оставить после себя воспоминания. Но все их будет объединять одно важное страшное сходство, все они - это расширенный до гигантских размеров анамнез болезни целого государства, подданные которого больны одной и той же болезнью, название которой - СТРАХ!

Каким образом Чехов сумел предугадать, предвидеть, предчувствовать,до мельчайших подробностей и деталей,- все то, что станет повседневной практикой тоталитарного государства, 'независимого государства, ставшего на демократический путь развития'?.. Как мог он предугадать, предсказать арестную практику 'органов'?

Это Борис Ямпольский, сам побывавший 'под колпаком' и ежедневно ожидавший ареста, мог писать:

'Или просто заберут с улицы, вдруг, посреди солнечного дня, в праздник, подъедут впритык к тротуару, и из машины приветственным голосом окликнут по имени и отчеству и по-приятельски пригласят сесть для разговора, и увезут туда, где со звоном раскрываются железные ворота. Или заберут из театра, во время антракта. И так бывало. Подойдут вдруг, возьмут под локоток, по-приятельски, с улыбкой, и поведут для выяснения некоторых обстоятельств в дирекцию, и через час 'Спящая красавица' кажется сказкой, виденной