Последнюю фразу (“Ит хаз э вери трики фонетикс”) Витек интерпретировал по-своему.
— Насчет хазы интересуется? Могу устроить. То, что вам надо. Чужие не ходят, легавые не сунутся. От центра, правда, неблизко. Но на машине какая разница? Верно, папаша? Десять минут, и ты хошь в ГУМе, хошь в ЦУМе.
— «Хаза» это квартира? — спросил Гальтон у Зои. — Может быть, воспользуемся?
Она кивнула. Наклонилась к шоферу.
— Что за место?
— У наших.
— У каких у «наших»? Где?
— В Цыганском Уголке, за стадионом «Динамо». Я — цыган, не видно, что ли? Поговорю с бароном, скажу, хорошие люди, кореша мои, он недорого возьмет. А хоть бы и дорого! — Витек оглянулся и подмигнул. — Я так понимаю, груши у вас имеются. И еще будут. Вы ж в столицу, поди, приехали не в планетарии ходить. — Он хохотнул. — Заметьте: вопросов не задаю. Не мое дело. Только соображайте сами. Наши мусорам не выдадут. Это во-первых. А во-вторых, коли будет хабар, барон хорошую цену даст.
Гальтон старательно вслушивался, но многого не понимал.
— Барон? — тихо спросил он по-английски у Айзенкопфа. — Разве в СССР сохранились титулы? Или это кличка?
— Речь наверняка идет о Zigeunerbaron [48], — ответил немец, истинный кладезь познаний в самых неожиданных областях. — По цыгански «ром-баро», то есть «цыганский вожак».
Оказалось, что ушлый Витек умеет говорить и подслушивать одновременно. Уловив знакомое слово, он повернул голову.
— Правильно. Ром-баро Цыганского Уголка — это наш хоревод.
— Кто?
— По-теперешнему «худрук песенно-танцевального хора». Большой человек.
— Ты таксист или ты в хоре поешь? — запутался Гальтон.
Цыган охотно объяснил:
— Дорога, по которой мы едем, ведет в Ленинград, по-старому Питер. Сначала она называется Тверская улица, ее мы уже проехали. Сейчас гоним по Первой Тверской-Ямской. Вон Белорусский вокзал. — Доктор узнал площадь, на которую они вчера попали, сойдя с поезда. — Тут самый главный тракт проходил. По нему цари в Москву въезжали, и вся чистая публика шастала, из одной столицы в другую. А это что значит? Кого-то встречают, кого-то провожают. По русскому обычаю надо выпить, закусить. Тут были все самые разгульные рестораны: «Яр», «Стрельна», «Мавритания». А какая выпивка-закуска без цыганской песни? Наши уже больше ста лет живут за Петровским дворцом, потому место и называется Цыганский Уголок. Но мое семейство не пело, не плясало. Мы всегда ресторанные извозчики были. Эх, какую тройку держали! Не кони — еропланы! Какие чаевые получали! Русский человек, когда выпивши, быструю езду любит, денег не считает. Батю моего или деда послушаешь — завидки берут. Сейчас не то и не так. Трудовое перевоспитание придумали. Паспорта какие-то хотят завести. Тогда все наши поднимутся, и поминай, как звали. Что за ром с паспортом?… Одно время петь запретили. Сейчас снова можно, но только советские песни. Ре-пер-туарная комиссия. А кому они нужны, репертуары ихние? Рестораны теперь не те, публика — дрянь. Коней у бати еще во время Гражданки в Красную Армию забрали. Вот и кручу баранку.
Сетуя на плохие времена, Витек не забывал указывать и на достопримечательности.
— Триумфальная арка [49] — показывал он на помпезное сооружение, стоявшее у вокзальной площади. — Построена в честь победы над империалистом Наполеоном, давно ещё… Стадион «Динамо» [50] Тридцать тыщ народу зараз садится футбол смотреть. Если московская команда побеждает, нашему брату таксисту лафа. Многие в ресторан едут, обмывать. А если проиграли, лучше сразу сваливать — звереют люди, могут в машине стекла побить… Это вон Петровский дворец.[51],. — Справа за деревьями показалось изящное краснокирпичное здание в мавританско-готическом стиле. — Там царь Николашка перед въездом в Москву марафет наводил. Наполеон там тоже живал. А сейчас воздушная академия, красных военлетов учат…
Автомобиль ехал по широкому загородному шоссе, с двух сторон обсаженному старыми деревьями. Каменных домов стало мало, преобладали деревянные особнячки дачного вида.
— Почти приехали. Сейчас повернем в Стрельнинский переулок, а там и Эльдорадовский тупик.
Гальтон удивился странному названию:
— Эльдорадовский?
— Ресторан раньше был, «Эльдорадо». Золотое место!
Проехали фабричку, ряд двухэтажных домов, знававших лучшие времена, свернули в немощеный двор. «Форд» запрыгал по ухабам, по лужам и остановился перед бараком, который некогда, видимо, был оштукатурен и даже украшен лепниной, но облупился почти догола — до бревен. Над входом висела вывеска КЛУБ «КРАСНЫЙ ЦЫГАН».
— Посидите пока, пошуршу с бароном.
Витек взбежал на крылечко и шмыгнул в дверь, оставив ее нараспашку.
Норд вылез из автомобиля, чтобы разглядеть предполагаемую базу повнимательней.
Из клуба доносилась музыка. Звенели колокольцы, бренчали гитарные струны, многоголосый хор с уханьем, с подвзвизгом пел:
У пыльного окна мелькнула чья-то фигура. Звонкий крик «Гадже!» оборвал пение, и с крыльца во двор высыпала туча ребятишек и цыганок в разноцветных платьях. Звеня монистами, орава облепила машину.
Старуха с трубкой в зубах схватила Норда за руку, едва взглянула на ладонь и заголосила:
— Ай, беда, кучерявый! Любимая изменит! Друг предаст! Руки на себя наложишь! Сглазили тебя! Черный глаз отвести нужно! Я знаю, как! Пойдем со мной!
— Я не кучерявый. — Гальтон приподнял кепку, демонстрируя бритый скальп. — Вы меня с кем-то перепутали, гражданка.
Зое гадала вертлявая девка, ввинтившаяся в окно таксомотора. Айзенкопф отбивался от мальчишек, пытавшихся потянуть его за длинную китайскую бородку.
Но вот из дома вышел Витек, рявкнул по-цыгански, и вакханалия закончилась. Потеряв интерес к приезжим, хор гуськом потянулся назад в клуб.
— Барон сказал: «Пятьсот рублей платят — неделю живут».
— А где?
— В номерах. — Таксист показал на окна второго этажа. — Барон сказал: «Платят тысячу — живут одни, без соседей».
— Пойду посмотрю, — с сомнением сказал Норд.
Всю нижнюю часть дома занимало одно большое помещение, украшенное кумачовыми транспарантами и потретами коммунистических вождей: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, все цыганистого вида, особенно основоположник научного коммунизма, которому не хватало только золотой серьги в ухе, чтобы смотреться главным ром-баро всемирного пролетарского табора.
В зале было полно народу. В центре стояли скамьи для участников хора. В углу пили чай старики, на полу возились детишки, несколько чернобородых мужчин, собравшись в кучку, что-то сосредоточенно обсуждали.
