Вместо стона наслаждения Зоя сказала:

— Прости, но это приехало такси. Нам пора!

И колдовство сразу кончилось. Норд встрепенулся.

Сколько времени сигналит машина? Наверное, жильцы уже высовываются из окон. Скорее вниз!

Зоя приводила в порядок растерзанную одежду, наскоро приглаживала волосы. В ее глазах поблескивали слезы — похоже, что от злости.

— Чертов Айзенкопф! Бегом он, что ли, несся? Он это сделал нарочно!

— Нет, прошло больше получаса… — удивился Норд, посмотрев на часы. Ему казалось, что безумие не длилось и минуты.

Что ж, один из первых симптомов сумасшествия — неадекватное восприятие времени.

Княжна, очевидно, подумала о том же, но выразилась более изысканно:

— The time is out of joint.

— Метко сказано, — похвалил Гальтон.

Она засмеялась, потрепала его по макушке.

— Вперед, Колобок. Серый волк близко!

Захватив металлический чемоданчик с «универсальным конструктором», они поскорей спустились во двор, где продолжала клаксонить машина.

Норд осторожно выглянул из подъезда.

За рулем черного фордовского фаэтона [46], облокотясь о дверцу, сидел смуглый парень, у которого из-под кепки высовывался лихой черный чуб.

— Ты к каким, милок? — крикнул из окна старушечий голос.

Другой, помоложе, визгливо пригрозил:

— Перестань дудеть, ирод! Милицию вызову!

— Не иначе к Абрамовичам, у их денег куры не клюют, — предположили где-то поблизости — видимо, на первом этаже. — Кажный день на таксях ездеют.

Шофер скалил зубы (ослепительно белые, но с золотой фиксой), отвечал всем подряд:

— Я за тобой, бабка! Из крематория!

— Не трясите прической, гражданка, папильотки порастеряете!

— Не на «таксях», а на таксомоторе, лапоть!

Айзенкопф сидел на заднем сиденье, не высовывался.

— Идем!

С независимым видом, рука об руку, Гальтон с Зоей дошли от подъезда до машины.

Дом обсудил и их:

— Чьи это? Из двадцать второй, что ли, которые новые?

— …Нет, тот плешивый, а этот бритый.

— Тоща-то, тоща!

Водитель выскочил, помог уложить вещи в багажник.

— Чемодан, саквояж, сумка. По таксе полагается пятьдесят копеечек за место, но дедок сказал — платит вдвое. Значит, выйдет по рублику. Подтверждаете?

— Само собой.

Гальтон залез в машину, ему хотелось побыстрей отсюда уехать.

— Повезло, — шепнул Айзенкопф по-английски. — Нормальный парень, не коммунистический. Любит деньги. За двойную почасовую будет нас возить хоть круглые сутки.

— Браво, Курт! Свои колеса — это здорово.

— Моя звать Сяо Линь, — певуче ответил биохимик.

Разбитной таксист сел на место, обернулся, обшарив клиентов взглядом сметливых маслянистых глаз.

— Витёк, — представился он новым пассажиром. — Я чё хочу предлoжить, граждане. Если желаете, я с напарником договорюсь, буду вас хоть неделю катать. Ему десятку за смену в зубы — доволен будет. А мне сотенную, и я весь ваш, хошь днем, хошь ночью. Плюс бензин, конечно.

Предложение, вероятно, было жульническим, но Гальтона идеально устраивало. С этим плутом экспедиции, действительно, повезло. Наверное, до революции в Москве, как во всяком большом городе, водилось множество пройдох, умевших легко зашибать деньгу. Ян Христофорович гордо сказал, что «золотой дьявол» в стране большевиков растерял свои чары, но, оказывается, не для всех. Товарищам Картусову и Громову предстоит еще немало потрудиться, чтобы селекционировать новое человечество.

Доктор открыл рот, чтобы согласиться с предложенными условиями, но биохимик толкнул его коленом.

— Сьто люблей — сибко много, — строго пропищал он. — Моя плати писят, а бензина пловеляй.

Он, конечно, был прав. Следовало поторговаться, чрезмерная уступчивость выглядела бы подозрительно.

Стороны сошлись на семидесяти пяти и остались полностью довольны друг другом.

Выруливая из двора, Витек поинтересовался:

— А вы, извиняюсь, кто будете? Откуда? К нам в Москву надолго? Я тут всякое-разное знаю. Могу и рассказать, и показать, отвезти куда надо, с кем надо познакомить. Если гражданочка насчет хороших духов или шмоток интересуется — организуем. Ресторан знаю, где собачатину жарят… Куда доставить прикажете?

Шоферу было ужасно любопытно, что за люди такие. Он всё поглядывал в зеркало то на хорошенькую «гражданочку», то на китайца, которому и была адресована реплика про собачатину. Гальтон на Витька большого впечатления не произвел.

— He’s too nosy. I’ll shut him up [47], — краешком рта шепнула Зоя и мрачно заметила. — Много болтаешь, парень. Увянь. Двигай пока по Тверской.

Грубость подействовала благотворно. Водитель нисколько не обиделся, а молоть языком перестал:

— Усек. Никаких вопросов.

Что именно он «усек», выяснилось минуту спустя, когда такси повернуло на улицу Герцена. Возле дома 18 стояло несколько автомобилей, на тротуаре белели гимнастерки милицейского оцепления. Мимо такси, требовательно гудя, пронесся автобус синего цвета с надписью «Спецтранспорт».

Пассажиры таксомотора, не сговариваясь, пригнулись.

— Фартовые? — не спросил, а скорее констатировал Витек. — Ясно. Будь спок, граждане блатные, я болтливый, но не трепливый. Только уговор: если чего — мое дело сторона. Вы взяли такси, я отвез. Лады?

— Лады, — ответила Зоя и тихо, по-английски, объяснила коллегам, что водитель принял их за бандитов и лучше его не переубеждать. В России преступный мир традиционно окружен ореолом романтики и даже почтения.

— По-китайски шлепаешь? — с уважением спросил навостривший уши Витек. — Я заметил, ваш пахан по-русски не сильно рубит. Вы, братва, с Дальнего Востока? Я слыхал, там среди «деловых» много китайцев, корейцев. Слышь, а пускай пахан мне чё-нибудь закорючками китайскими накалякает, а? — Он сунул назад листок и карандаш. — Буду девчонкам показывать.

Айзенкопф с невозмутимостью Будды накарябал столбиком какие-то каракули.

— Класс!

Шофёр бережно сложил листок, для чего ему пришлось выпустить руль. «Форд» завилял по булыжной мостовой, чуть не въехал в пролетку, но в последний миг Витек успел-таки вывернуть, да еще сердито обдудел ни в чем не повинного извозчика.

— Что вы ему нацарапали? Какую-нибудь белиберду? — спросил Норд по-английски, раз уж этот язык сходил у Витька за китайский.

— Изречение Лаоцзы: «Путь Истины широк и прям, но все предпочитают кривые тропинки». — Айзенкопф погладил бороденку. — Я владею языком Поднебесной Империи. Пришлось принять двенадцать порций самсонита. Очень трудная фонетика.