— Погодите! — вмешался в их перебранку Гальтон. — Что это за коэффициент такой — CDM?
— Сreative decision making [53]. Ваш показатель якобы 94. — Айзенкопф с сомнением осмотрел руководителя.
— Понятно, — протянул Норд, впервые слышавший этот термин. — А ваш?
— Откуда мне знать? Максимум 93, иначе экспедицией руководил бы я.
— Полагаю, не больше сорока. Вы, Айзенкопф, слишком квадратный, — уязвила биохимика Зоя.
— А у женщин, чтоб вы знали, CDM вообще выше 30 не бывает!
— Врете! Вы это только что выдумали!
Гальтон вышел в коридор, сосредоточенно потирая макушку. Где-то под этой колючей (надо бы побриться) поверхностью таился пресловутый коэффициент. Как бы только его оттуда извлечь?
Доктор спустился по лестнице, прошел через клуб.
Репетиция хора, слава богу, закончилась, но народу в помещении все равно было много. Старая цыганка, напророчившая Гальтону гадостей, сидела в окружении стайки девочек и учила их гадать по картам. У другого стола толпились мальчишки, разглядывая какие-то блестящие безделушки, разложенные на скатерти. Группа подростков старшего возраста занималась странным делом: танцевала без музыки. Девочки сосредоточенно трясли плечами, мальчики, без сапог, но в толстых шерстяных носках, истово отбивали чечетку. За плясунами присматривал тот самый мужчина в костюме, что накануне руководил хором. Очевидно, по вечерам бывший ресторан превращался во что-то вроде школы цыганских ремесел.
На Гальтона никто не посмотрел, он не поймал на себе ни единого вскользь брошенного взгляда.
Потихоньку, чтобы не мешать, вышел наружу.
«Форд» стоял неподалеку от крыльца. На водительском месте, сдвинув на лицо кепку, спал Витек. Однако стоило Норду сделать несколько шагов в сторону автомобиля, как шофер вскинулся.
— Весь день продрых, — сказал он, широко улыбаясь, и потянулся. — Батя научил. Могу сутки ухо давить, могу неделю вообще не спать. Это зверь такой есть, верблюд называется, слыхал? Надуется воды по самый горб и прет себе через пустыню, все ему нипочем. Поедем куда или как? Мне-то все равно. Плата идет. А все ж таки скучно. Хошь, я тебя просто так взад-вперед покатаю?
Тут-то коэффициент себя и проявил.
— Спи пока. Ночью не придется.
Когда Норд поднялся к себе, его подчиненные все еще выясняли, кто тупее — мужчины или женщины. Руководитель отсутствовал не долее пяти минут.
Его словно подменили. Исчезла вялость, пропала нерешительность.
— Хватит ругаться, коллеги. Начнем с задачи номер один, то есть с Громова. Что мы знаем о распорядке дня директора? Из подслушанного разговора охранников известно, что он очень пунктуален. Прибывает на работу в шестнадцать ноль ноль, уезжает в два пятнадцать ночи. Подобраться к нему в Институте очень трудно. Это настоящая крепость. По дороге с работы и на работу Громова сопровождает сильный эскорт. Следовательно что?
— Что? — спросил Айзенкопф, покосившись на Зою.
— Что? — повторила она. — Ну говори, умник, не томи.
— Да очень просто. Надо выяснить, где Громов живет и не проще ли будет взять его там.
Сяо Линь подергал себя за бороду.
— Легко сказать — «выяснить». Вряд ли эту справку нам дадут в справочном бюро общества «Долой неграмотность».
— Я могу расспросить моих московских знакомых, — предложила Зоя. — Завтра же этим займусь. Вдруг удастся?
Норд заявил:
— Где живет Громов, я установлю нынче же ночью.
— Но как?
Обладатель феноменального CDM снисходительно улыбнулся.
— Предоставьте это мне.
«Ночью все кошки серы»,
гласит пословица. А всё черное становится невидимым. Например, черный «форд»-фаэтон, припаркованный между двумя мусорными баками на улице Белинского, куда выходит некая малоприметная арка. Именно из нее в два пятнадцать или минутой позже должен выехать кортеж директора Института пролетарской ингениологии.
Вчера вечером начальник музейной охраны сказал новичку, что директор «ездеет к Самому» через день. Значит, сегодня Громов поедет не в Кремль, а домой. Всего-то и нужно — проследить за кортежем, не привлекая к себе внимания.
Последнее условие являлось обязательным, но трудно выполнимым, учитывая пустынность ночных улиц. Центральная Москва не Манхэттен, где траффик не замирает даже в самое глухое время суток. Может быть, и стоило послушаться Айзенкопфа, который предлагал нанять еще два автомобиля и вести слежку втроем. Витек говорил, что за хорошее лаве запросто надыбает пару верных корешей из таксомоторного парка. Гальтон от идеи отказался якобы из осторожности — мол, слишком рискованно привлекать к участию в операции лишних людей. На самом деле доктора уязвила реплика Айзенкопфа о неопытном этноботанике, а еще больнее — слова Зои о том, что она принесла делу больше пользы, чем оба мужчины вместе взятые. Настало время продемонстрировать коллегам, что их командир тоже кое на что способен.
Доктор обстоятельно экипировался, предусмотрев любые возможные неожиданности, и разъяснил шоферу всю сложность задачи. Витька она не смутила.
— Фигня, — сказал он. — Ты говоришь, у них на задней машине прожектор светит? Лафа! Издалека видно.
Его больше озаботило другое.
— Слышь, Котовский [54], — (такую кличку он придумал для Гальтона — в честь какого-то знаменитого большевистского полководца, тоже брившегося под ноль), — а чё у вас затевается? Кого пасти будем? Что за человек?
— Директор.
— Банка? — оживился Витек. — Жучила какой-нибудь? Тогда так. Если будете бомбить его квартиру или дачу, это одно. Если госимущество, то без меня. Теперь за это, сам знаешь, можно вышак получить.
— Квартиру или дачу, — пообещал Гальтон.
Водитель повеселел.
— Лады. Чур я в доле. Договорись с Китайцем, мне десять процентов от хабара. Все равно через меня скидывать будете.
— Сделаешь все, как надо — не обидим.
— Дай честное воровское. Я знаю, у вас так говорят.
— Честное слово. А вот тебе расчет за минувший день.
После этого Витек окончательно успокоился и приступил к делу со сноровкой заправской ищейки. Замазал грязью номера, отрегулировал работу двигателя до ровного пчелиного жужжания, присыпал лакированные бока таксомотора пылью — чтоб не бликовали от электрического света. Отличную позицию между мусорными баками тоже выбрал Витек. «Форд» расположился там ровно в два часа ночи.
Удивительней всего, что за все время ожидания болтун не произнес ни слова, лишь тихонько насвистывал какую-то лихую мелодию да постукивал в такт пальцами по рулю.
Он первым заметил, что по стенам и своду арки поползли черно-желтые пятна.
— Кажись, едут. Пригнись, Котовский, на всякий пожарный.
