республики криминальных элементов из России и СНГ. Депутаты от правящей партии протестовали: это резко сократит поток туристов, экономика Кипра будет ввергнута в пучину кризиса, как это было двадцать лет назад во время вооруженного конфликта между греческой и турецкой общинами.

Чем дебаты закончились, мы не узнали, потому что раздался телефонный звонок. Я взглянул на дисплей АОНа: звонили из бара «Бейрут». Док взял трубку:

— Алло!.. Сержа? Секунду!.. — Кивнул мне. — Тебя. Приятный женский голос.

По моему знаку Артист, Трубач и Боцман подхватили Анюту и увлекли ее на вечернее купание. Док передал мне трубку, убрал у телевизора звук и взял в спальне трубку параллельного телефона.

Материться резидент не матерился, но в голосе его звучало нескрываемое раздражение.

— Я пытаюсь связаться с вами уже два часа!

— И что? — спросил я. — Дать вам отчет, чем я был занят? Докладывайте!

— Губерман Ефим Осипович. Шестьдесят четвертого года рождения. Москвич. Отец адвокат, мать врач-стоматолог. Семейное положение — холост. Закончил МГУ. Журналист-международник. Свободно владеет английским, говорит по-немецки и по-французски. С восемьдесят шестого года — пресс-секретарь Назарова. Руководит службой внутренней безопасности компаний и банков, входящих в концерн Назарова. В восемьдесят седьмом году привлекался к уголовной ответственности за незаконные валютные операции по восемьдесят восьмой статье УК РСФСР. Дело было прекращено из-за недостатка улик. Неоднократно выезжал в США, Англию, Швейцарию, Францию. Последняя поездка в июне этого года — в Германию, в Гамбург. Это все.

— Все? — возмутился я. — Вы что, информацию получаете в районном отделении милиции?

— Это все, что вам необходимо знать, — ответил резидент.

Довольно нахально ответил. Не то чтобы с открытым вызовом, но и не без этого. Он наверняка запросил центр о моих полномочиях. И ему, вероятно, ответили, что его дело — оказывать мне информационную поддержку. И не более того. Иными словами: он мне ни в коей мере не подчинен и может свободно посылать меня куда подальше. Что он и сделал в дипломатичной форме. Но это было не очень умно с его стороны. Совсем неумно.

Я поинтересовался:

— Кто определяет, что мне необходимо знать, а что нет? Связи, образ жизни, пристрастия, материальное положение, психофизические доминанты — это, по-вашему, не входит в информационное обеспечение? Тогда я напомню вам, что такое служебное несоответствие.

Но мне не удалось вывести его из себя.

— Как только мне будет что сообщить вам, я дам вам об этом знать, — проговорил резидент своим бесцветным голосом и добавил: — Спокойной ночи, Серж.

И повесил трубку.

— Поставил он тебя на место, а? — заметил Док, появляясь из спальни. — Объясни-ка мне… ты всякие спецкурсы слушал. Резидент — что это за фигура?

— Смотря где. В Германии или в Штатах — очень серьезная. Руководитель всей агентурной сети. А здесь… Не думаю. Иначе его не вывели бы на связь с нами, поручили бы кому помельче. Это от латинского «резидео» — остаюсь на месте, пребываю. В средние века так называли послов, постоянно живущих за границей. Сейчас — представитель разведки. Внедренный в страну пребывания. Или завербованный из коренных жителей.

— Чьи это кадры — ГРУ, СВР, ФСБ?

— Раньше было — ГРУ и «контора». А сейчас, после всех реорганизаций, кто их разберет.

— К какой информации он имеет доступ?

— Вон ты о чем! — понял я. — Вопрос. И не один. Что это за чушь собачья с уголовным делом за незаконные валютные операции? Сколько я себя помню, доллары на каждом углу продают.

Док усмехнулся:

— Это тебе кажется. Вы — дети новой России. А в восемьдесят седьмом был еще Советский Союз. И валютчикам давали до десяти лет. За спекуляцию долларами.

— С восемьдесят шестого года Губерман — пресс-секретарь Назарова. Мало ему, по-твоему, платили, чтобы он принялся долларами спекулировать?

— Все проще, Сережа. Доллары могли понадобиться ему, чтобы купить что-нибудь в валютке. Для тебя это слово, конечно, анахронизм. Как и слово «дефицит». Но меня другое интересует. В июне этого года был в Гамбурге. Яхта «Анна» была взорвана в конце мая…

— Двадцать шестого мая, — уточнил я. — Почему помню — у Настены как раз день рождения.

— Что он делал в Гамбурге?

— Скорее всего — помогал перевезти тело сына Назарова в Париж и похоронить на Сен-Жермен-де- Пре, — предположил я.

— Возможно, — согласился Док. — Второй вариант. Начальник службы внутренней безопасности концерна Назарова. То есть — контрразведки. Не исключено, что пытался провести собственное расследование обстоятельств взрыва.

— Это зависит от того, когда он был в Гамбурге. Александр Назаров был похоронен десятого июня. Если Губерман был в Гамбурге после десятого — ты прав.

— Это и нужно выяснить у резидента.

— Не только это, — возразил я. — Какую информацию он передавал Вологдину? По чьему приказу? Что он знает о нас? От кого? И так далее.

В общем, у нас накопилось вопросов к резиденту. И не с руки было ждать, когда он снова выйдет с нами на связь. Да и не скажет он ничего, если просто спросить. Если мы хотели получить убедительные ответы, нужно было облечь вопросы в убедительную форму. Поиском этой формы мы с Доком и занялись, ожидая, когда появится еще одно дитя новой России — Олег Мухин и сообщит, удалось ли ему засечь резидента в баре «Бейрут».

На безмолвном экране телевизора по-прежнему яростно размахивали руками и отпихивали друг друга от трибуны киприотского рOзлива жириновские, только что в косы вцепиться было некому: здешний парламент, судя по всему, был недоступен для женщин, как и кафенес. Потом возникла заставка новостей. Док прибавил громкость. В кадре появилась молодая гречанка с высокой прической и классическим греческим лицом и начала обзор событии минувшего дня со скорострельностью автомата Калашникова. В точности, как если бы какая-нибудь оперная Артемида вдруг начала вести репортаж о футбольном матче. Замелькал видеоряд: Совет Безопасности ООН, Югославия, Клинтон, Палестина, Арафат, авиасалон в Абу-Даби. Что-нибудь разобрать было совершенно невозможно. Док потянулся выключить телевизор, но в этот момент на экране возникла вилла «Креон» и картинки, знакомые нам не только по снимкам в газетах и по предыдущим выпускам новостей. На лице полковника Волошина камера задержалась. Артемида за кадром произнесла по слогам, как по-китайски: Во-лог-дин. Появившийся на экране хозяин «Трех олив» «хохол упэртый» Микола Шнеерзон объяснил на мове, что он сразу же позвонил в полицию, як тики взнав своего постояльца у людыне, изображенной на снимках в газетах.

— Выключи, — кивнул я Доку.

Экран погас. Что было дальше, мы и так знали — толкались вчера среди зевак, когда в пансионат нагрянула полиция и телевизионщики. Допрашивали Анюту, соседей Вологдина, других постояльцев. Все в один голос твердили, что человек был спокойный, вежливый, не напивался и женщин не водил. Ни к кому из нас с расспросами не приставали — мы вселились на следующий день после исчезновения Вологдина.

Во всем этом важно было только одно: имя полковника попало в СМИ и о нем чуть раньше или чуть позже станет известно в Москве. Как на это отреагирует Москва? Тут гадать было нечего, оставалось лишь ждать. И постараться высеять эту реакцию из хаоса жизни. Не оказаться в положении бедолаги, который воззвал ко Всевышнему: «Дай знак мне!» — и тупо вслушивается в крик чаек, гудки теплоходов и шелест дубовых и пальмовых листьев, не подозревая, что это и есть явленный ему знак.

Появились дети новой России — Артист, Боцман и Трубач, с мокрыми волосами, оживленные после ночного купания и кобеляжа вокруг Анюты. Ближе к полуночи явился и Муха.

— Нормалек, — сообщил он. — Вычислил. Не матерился, трубку не швырял, положил аккуратно. А потом взял три двойных коньяка, слил в один стопарь и прямо у стойки засадил без закуси. Бармен даже ахнул: «Браво, Леон!» Лет сорок пять, толстый, усатый, похож на армянина, — продолжал Муха. —