отпечатки на автоматах и ТТ, трое скрылись… Нет. Шесть человек не могли не оставить следов.

— Могли, — возразил Губерман. — Если они профи.

Розовский с сомнением покачал головой, скользнул рассеянным взглядом по фотографиям в «Филэлефгеросе» и неожиданно насторожился. Губерману даже показалось, что он побледнел.

— Что с вами, Борис Семенович? Розовский не ответил. Склонившись над столом, он внимательно рассматривал один из снимков.

— Да что с вами? — повторил Губерман. — Что вы там увидели?

Розовский показал на снимок.

— Это он.

— Кто?

— Полковник Вологдин.

Губерман тоже всмотрелся в снимок.

— Вы уверены?

— Да.

Розовский перебрал остальные газеты и подтвердил:

— Он. Ни малейших сомнений!

— Вот, значит, почему он не позвонил, — заключил Губерман, — Как в том анекдоте: «Разве Рабинович умер?» — «Умер». — «То-то я и смотрю: чего это его хоронят?..»

— Заткнись, Фима, — попросил Розовский. — Я тебя умоляю: заткнись!

«Да что это с ним?» — поразился Губерман.

Розовский подошел к двери, дернул висевшую вдоль косяка узкую ковровую ленту с махровой кистью на конце, приказал возникшему на пороге турку:

— Виски. И никакого льда!

Через минуту серебряный поднос с бутылкой «Уайтхолла» и фужерами стоял на столе. Льда не было. «Смотри-ка, этот турок уже понимает по-русски!» — слегка удивился Губерман.

Розовский налил полфужера, залпом выпил и запыхтел сигарой.

— Ну, успокоились? — подождав, спросил Губерман. — А теперь объясните, что вас так взволновало?

— Ты не понимаешь, что происходит.

— А вы?

— Я тоже. И это самое страшное.

— Я понимаю только одно, — проговорил Губерман. — Кому-то наш шеф очень мешает. И этот кто-то обладает огромной властью.

Розовский никак не отреагировал на его слова. Губерман поинтересовался:

— Скажите, Борис Семенович… я не в курсе ваших заграничных дел… Какие-нибудь крупные проекты у шефа в работе есть?

— У него все проекты крупные.

— А все-таки? Что-нибудь особенное? Розовский помолчал и словно бы нехотя ответил:

— Есть.

— Что?

— Нефть…

«Отец мой небесный, всемилостивый, всеведущий и всемогущий, неисповедимы пути Твои, непостижима воля твоя. Сияет над миром Твоим путеводная звезда Твоя, но как разглядеть ее сквозь смрадные тучи алчи и злобы людской сирым детям Твоим, заблудшим в дебрях болотных, где каждый гад вострит жало смертельное, а каждый плод исполнен не нектара, но яда. Отчаяние, смертный грех мой тьмою египетской покрывает меня, смятен дух мой предо злом всеместным, обуявшим души людские. Аки вепри свирепые и львы рыкающие сплелись, алчут поживы и крови, и чья рука бросит миротворящую ветвь оливы меж ними? Внемлют ли знаку сему, прозрят ли в нем волю Твою? Изгони, Господи, воспарения смрадных болот бесовских, яви миру луч звезды путеводной, как являешь плывущим по водам и бедствующим в пучинах морских. Спаси, Господи, люди Твоя!..»

В мире не существует тайн. Никаких. Бермудский треугольник. Египетские пирамиды. Теорема Ферма. Золото КПСС. Куда деваются деньги и откуда берутся клопы. Все известно. На каждый вопрос есть ответ. Только все буковки вопроса собраны вместе и выстроены в ряд, как взвод на поверке, а буковки ответа рассыпаны Бог знает где.

В том-то и дело, что все знает только Он. Ибо всеведущ. Поэтому и всемогущ. И потому же всемилостив. Все понять — значит все простить. А вот нам, грешным, не до всепрощения. Нам бы сначала понять. Выковырнуть одну буковку ответа. Потом вторую, третью. Над тем и горбатимся.

Как ученый у микроскопа.

Как экономист за компьютером.

Как алкаш в пивной. (Этому не до буковок. Он хочет прозреть все сразу. И прозревает. Только утром не помнит, что он вчера прозрел.)

Или вот как я с Трубачом — лежа в траве под апельсиновыми деревьями со светящимися в темноте плодами и не отрывая глаз от окон на втором этаже небольшого отеля, в котором жил резидент.

Он позвонил, как я ему и велел, на следующий день. На этот раз мы не лопухнулись. Трубку взял Док и попросил перезвонить через двадцать минут. Номер, с которого был звонок, не совпадал с давешним. Первый раз он звонил из бара «Бейрут» — это мы выяснили по телефонной книге, позаимствованной Мухой в одной из телефонных будок на набережной. Второй звонок был из кафенеса в районе порта. Это такие старинные киприотские как бы трактиры, где мужское население деревень проводит свободное время за чашкой кофе, чаем «спаджия» или рюмкой местной самогонки «зивания». При этом женщинам разрешается заходить в кафенес, только когда там выступают бродячие кукольные театры — карангиозис, а в остальные дни женщины, особенно молодые, обязаны обходить кафенес по соседним улочкам. Об этом нам рассказала гид «Эр-вояжа» Анюта во время коллективной прогулки по набережной.

Следующие два звонка, каждый с интервалом в двадцать минут, были сделаны из автоматов на набережной. В этом смысле Кипр был вполне западным государством. В отличие от безымянных российских таксофонов, каждый автомат имел свой номер, по нему тебе могли даже позвонить, если, конечно, заранее договориться, возле какого автомата ты будешь, и знать его номер. Звонить друг другу по уличным таксофонам мы не собирались, но номера всех автоматов записали. И когда стало ясно, что резидент движется от припортового кафенеса в сторону «Бейрута», я послал в бар Муху, чтобы он попытался засечь там человека, который будет материться в телефонную трубку.

В ожидании звонка мы сидели в моем апартаменте «Зет» и смотрели телевизор. Из Никосии передавали парламентские дебаты в связи с депутатским запросом о кровавой бойне на вилле «Креон». Анюта, заглянувшая к нам на огонек, переводила. Она была родом из Мариуполя, мать была гречанкой, учила детей языку своих предков. Анюте это негаданно пошло впрок, когда самостийную Украину, особенно ее промышленные районы, захлестнула безработица, и народ, кто пошустрей, брызнул оттуда по всему свету от Штатов и Австралии до Израиля и Кипра.

Верней, не переводила, а пересказывала. Но и без пересказа было видно, что страсти в парламенте так накалились, что депутаты вот-вот начнут хватать друг друга за грудки. Совсем как в нашей Госдуме. Оппозиция требовала немедленно ввести визовый режим, чтобы ограничить проникновение на территорию