язык в жопу заскочил? Или сказать нечего? Тоже мне, одессит еще называется!
– А ты считаешь, что одесситы только те, которые визжат, как свинья на бойне? – Лина действительно была одесситкой, что и послужило год назад почвой для их сближения.
Дальше все начиналось сначала. Но только теперь в сольном исполнении, потому что Андрей просто переставал разговаривать.
– Ты ни ссориться, ни мириться не умеешь! Ты вообще ни хрена не умеешь!..
...Третьего марта в двенадцать дня Андрей вернулся домой, чтобы привести себя в порядок и побриться, – накануне в пятницу, будучи на работе в ресторане (Лина работала там же, официанткой), они опять крупно поругались, и Андрей остался спать в баре на стульях.
– Чего ты приперся? – встретила его Лина. Было видно, что злоба душила ее. – Оставался бы в кабаке.
– Слушай, перестань. Мне нужно привести себя в порядок. Да и оружие, в конце концов, в доме. А еще мне вставать на работу в четыре утра.
– Можешь забирать свое барахло и выметаться на хрен!
– Ну, хватит! Самой-то еще не надоело?
Он разделся, принял душ и, закрывшись в спальне, лег спать – в баре поспать так и не удалось. Этот полусон длился около двух часов, сквозь него он слышал какую-то возню и хлопанье дверок шкафа.
– Выспался? – спросила зло Лина, войдя в комнату.
– Нет.
– Значит, выспишься в другом месте! Короче! Я собрала твои вещи. Забирай и уходи.
– Куда?
– Куда хочешь! Мне по барабану!
– Слушай, что ты творишь?
– Я всегда делаю то, что хочу!
– Послушай...
– Пошел на фуй! Не хочу я ничего слушать!
– Ну ладно. Я уйду! Только не сейчас, а через неделю, когда получу зарплату. Потерпи неделю, и я уйду. Ты же знаешь, что у меня нет денег, – они все у тебя.
– Тоже мне мужик! Что ты за мужик, если у тебя нет денег?!
– Все, что я зарабатываю на двух работах, – все приносится в дом. Сама ведь знаешь.
– Да мне насрать! Иди куда хочешь! Вон, в ресторан или к кому-нибудь из друзей попросись на неделю.
– У меня нет таких друзей. Сама знаешь, что все свободное время я провожу дома.
– Это твои проблемы! Короче, забирай шмотки и вали отсюда!
– Подожди! – Андрей задержал собравшуюся уйти Лину. – Не делай так! Я не бомж и не котенок шелудивый. Не надо меня выбрасывать, я ведь сказал, что уйду. Через неделю.
– Не собираюсь я ждать.
Андрей смотрел на Лину и понимал, что ничего не поможет, она просто ничего не хотела слушать, добиваясь поставленной перед собой цели.
– Эх ты! Год прожили! Я уже подумал, что нашел наконец-то свое гнездо... Ребенка хотел... Что ты творишь? Слушай, остановись, не доводи до греха! Я не буду жить в ресторане – я не бомж. У меня еще есть гордость.
– На фуй мне твой ребенок и ты вместе с ним! Вали отсюда!
Как будто ушат грязного, вонючего дерьма опрокинули на голову. И это было последней каплей.
– Ладно! Я ухожу! Но это будет на твоей совести. Если ты хоть немного понимаешь, что это такое, совесть...
Андрей собирался как в бой, как тогда, на задания, – сосредоточенно и спокойно.
– Когда ты собрался сумки свои забрать?
– Завтра... – буркнул и ушел...
А потом, уже в ресторане, забившись в раздевалке официантов в самый дальний уголок, он думал:
«...Господи! Что, что же это такое? Ведь ты же видишь, господи! За что, за что так больно?! Неужели ты обрекаешь меня на такое одиночество? Один – ни друзей, ни родственников, ни семьи. Никого рядом! Никого! Пустыня! Я знаю, что грешен перед тобой, господи, но не наказывай меня таким одиночеством!..»
Андрей вытащил из кобуры свой «CZ» и заглянул в ствол... И увидел там вечность... В эту вечность нужно было только шагнуть, переступив порог на срезе ствола...
«...Не нужен никому, значит, и себе!..» – вдруг созрело решение, и стало легче. Да, это было решение. Хоть и грех великий... Но в традициях русского офицерства было стреляться, когда задета честь и сделать ничего невозможно. Да, господа офицеры стрелялись... Мысли больше не метались, выстроившись в стройный ряд, – Андрей принял решение, и голова стала абсолютно холодной. Он взял лист бумаги и стал писать:
«...Все! Теперь все. Ну что ж, тридцать три – это самый хороший возраст. Не я один ушел в этом возрасте. А родители, надеюсь, простят...»
Он передернул затвор пистолета, досылая патрон в патронник, и выщелкнул обойму из рукоятки. Андрей опасался, что кто-то, схватив пистолет, по незнанию может пораниться – автоматика работала так, что после выстрела пистолет перезаряжался. Он обдумал все...
«...Ну что, Андрей свет Алексеевич, Филин, ты столько лет стрелял во врагов и не боялся? Ну а теперь – ты сам свой враг! И этого врага нужно убить. Это не страшно! Только не в голову – пусть хоть после смерти не быть уродом. А если в сердце, то как будто уснул. Ну, давай, братишка, пошли в вечность! Поехали!..»
Он поцеловал простенький деревянный крестик, подаренный ему каким-то монахом в Иерусалиме, в Храме Гроба Господня, посмотрел в последний раз на письмо, зажатое в левой ладони, приставил к груди пистолет и нажал на курок...
Выстрел грянул мощно, словно сломалось огромное полено. Тело выгнулось на миг дугой и опало...
«...Навылет. – Андрей смотрел на дымящуюся дыру в белой форменной рубашке и... – Все? Наверное, все, боли-то нет, а раньше всегда была боль...»
Он поднялся с дивана и, покачиваясь, вышел из раздевалки в коридорчик, соединяющий кухню с залом ресторана. Посмотрел в округлившиеся глаза поварихи, и все... Он еще успел понять, что падает на бетонный пол... А дальше...
Ах, какая это была красивая музыка! Она заполняла собой все пространство. И еще эта музыка была цветная. Да, именно цветная! И такое умиротворение, что и мечтать невозможно о похожем. Яркие краски, убаюкивающая цветная музыка и покой...
А потом было возвращение, операции и лицо Лины около кровати:
– Зачем ты это сделал, Андрюша?
– Я же тебе говорил, что не бомж и скитаться не буду, а еще просил не доводить до греха. А ты не
