обойтись без достижений современной науки. Боль это яд, отравляющий и мысль о жизни, и мысль о смерти. Пафос, любовь, отчаяние, крайняя усталость, самопожертвование, героизм - все эти виды психологических возбуждений способны дать человку силы спокойно шагнуть навстречу смерти. Но способны ли эти состояния придать безболезненную гладкость тем 'родам', которыми является смерть? Нас не должна смутить интимность момента смерти, подобно тому как нас не должна смущать интимность секса или пищеварения. Чтобы увидеть собственную жизнь в несколько более ясном и чистом освещении, нам следует расчистить выход из жизни от лабиринтоподобных наслоений страданий и подозрительности. Тогда этот выход перестанет быть 'черной дырой', а превратится в окно, чье присутствие делает вещи различимыми и ограничивает невнятность'.
Однако Койн не удовлетворился изобретением безболезненных и 'безвредных' средств массового уничтожения. Создав 'щадящее оружие', он перешел к поискам 'оружия ласкающего', к поискам таких видов убийства, чье действие было бы не только мгновенным и очищенным от страдания, но приносящим наслаждения. Он начал поиски оружия, которое доставляло бы жертвам гарантию предсмертной эйфории и блаженства. Здесь Койну пригодился опыт, накопленный в 'темно-синей анфиладе' за годы интенсивного экспериментирования с различными наркотиками и галлюциногенными веществами.
Сам Койн живет полностью на препаратах: тщательно сбалансированная диета и продуманная смена веществ обеспечивает ему почти нечеловеческую интенсивность бытия. На руке, под рубашкой, он постоянно носит 'инъекционный браслет' - удобное эластичное устройство, слегка напоминающее миниатюрный патронташ для ампул, с кнопкой, нажатие на которую обеспечивает очередную инъекцию. Стилистика фильма изменяется в зависимости от типа вводимого препарата. Эпизоды на кафедре сняты в сдержанной манере раннего Антониони, не лишенной нарочитого невротического педантизма. Цвет здесь почти исчезает, люди, веши и тени вещей кажутся аккуратными и сухими, словно бы мучительно сдерживающими свою чувственность. Мир 'темно-синей анфилады', где герой работает под воздействием интеллектуальных стимуляторов, неестественно ярок: свет здесь то и дело фокусируется в заостренные пучки, белое является белоснежным, синие стены кажутся аппетитными, как море, увиденное издалека.
Койн спит сорок минут в сутки под воздействием особого препарата, обеспечивающего феномен 'сгущенного сна'. Сорок минут 'сгущенного сна' равняются по эффекту десяти часам сна обычного. Это сон без сновидений. Основную часть ночи Лесли Койн посвящает сексуальным развлечениям. Он - эротоман. Окончив работу в лаборатории, он едет к себе домой (у него небольшая квартира, единственным украшением которой является высеченная из розоватого камня скульптурная группа - переплетающийся хоровод взявшихся за руки обезьян - образ, некогда вдохновивший Кеккуле на открытие бензольных колец). Дома он выпивает стакан кокосового молока и вводит в кровь эрогенный суггестор, разработанный им самим - более эффективный и практически не токсичный, в отличие от скомпрометировавших себя амфетаминов. 'На приходе' он по привычке закуривает длинную и тонкую, как спичка, сигарету. Мы видим, как изменяется его зрение под воздействием наркотика: дым от сигареты становится из серого янтарным, ядовито-зеленая сигарета приобретает палевый оттенок, напоминающий выгоревшие южные холмы.
Скромная комната приобретает пухлую бархатистость, каменные обезьяны словно бы погружаются в дрожащий поток живого меда. В этом состоянии Койн спокойно поджидает любовницу или даже несколько любовниц: суггестор позволяет ему быть сексуально расточительным. Иногда он комбинирует, вводя в коктейль ингредиенты откровенно экстатического плана. Тогда он отправляется туда, где танцуют, где можно в танце встретиться взглядом с молодой девушкой. Этот пестрый и головокружительный мир полигамии и психоделического промискуитета, вконце концов, обретает моногамический фокус. Под грохот музыки (впрочем, препарат изменяет содержание звуков) он знакомится с шестнадцатилетней девушкой, в которую влюбляется. Ее красота кажется сверхъестественной. После дикой ночи сплошного экстатического танца они прогуливаются по предрассветным улицам.
В семь часов утра они случайно заходят в русскую православную церковь, где нет никого, только какая-то старуха моет полы и заспанный священник готовится служить заутреню. Молодые люди стоят, словно замороженные, нервно вце-пившсь друг в друга, испуганные потоком обрушившейся на них любви. Чтобы разрядить обстановку, девочка спрашивает Койна о его конфессиональной принадлежности. 'Я чту религию русских', - неожиданно для себя отвечает ей Койн.
В следующий момент он так же неожиданно предлагает ей немедленно обвенчаться. Она молча кивает. И в ее расширенных зрачках мягко отражается золотой иконостас. Рослый индифферентный священник, словно во сне, творит над ними обряд венчания, незнакомые люди держат над их головами золотые тяжелые венчальные короны. Затем их коронуют, и священник объявляет рабов Божьих Лесли Койна и Тэрри Тлеймом мужем и женой пред Богом и людьми. - Ты - русский? - спрашивает девушка своего мужа, когда они выходят из церкви.
- Нет, но ничего не трогает меня сильнее, чем религия наших врагов, - шепотом отвечает Койн. Затем он вдруг признается, что работает на ВПК. Терри резко вырывает свою руку и убегает, не оглядываясь. Она, конечно же, пацифистка.
В смятенных чувствах Койн возвращается домой. Он закуривает сигарету-спицу и в задумчивости вертит на лааони несколько ампул. Сначала он хочет погрузиться в сладкую черничную тьму 'сгущенного сна', но затем откладывает ампулу со снотворным в сторону. Сон может и подождать. Сейчас ему надо решить, что это было. Что произошло? Не было ли это капризом воображения, порождающего эксцессы на границе между эффектом и постэффектом?
Утром, перед тем как поехать на работу, он любит принимать галлюциногены краткосрочного действия: погрузиться на три минуты в коллапсирующий мир диметилтрептамина, в это сверкание Предела, растущего и распадающегося одновременно. Или же войти в многозначительные стремнины циклогексанона и провести тридцать - сорок минут реального времени в вихрях времени непредсказуемого и сверхреального, то складывающегося хрустальными створками и драгоценными ширмами Вечной Сокровищницы, то ниспадающего изумрудным потоком Дао, то отливающегося в сингулярные стержни, насквозь пронзающие техническую изнанку Всего. В результате он решается продегустировать неис- пробованный еще препарат, только что синтезированный одним из его коллег. У этого препарата еще нет имени, только индекс в фармакологической номенклатуре: CI-581/366. Койн закладывает ампулу с этим индексом в патронташ своего инъекционного браслета и нажимает кнопку.
Укол, производимый микроиглой, практически неощутим. Мы снова наблюдаем за изменениями, происходящими с дымом сигареты и с комнатой. На этот раз дело не ограничивается сменой оттенков и прозрачными подтеками эндорфинового меда. Дым вытягивается в струнку и, вибрируя, начинает порождать звук - видимо, тот самый божественный Один Аккорд, некогда потрясший святого Франциска Ассизского. Каменные обезьяны вздрагивают, поводят плечами, их глаза-лунки преисполняются ликования заговорщиков, они наконец-то раскручивают свои сложноподчиненные хороводы. Кружась, переплетаясь, они умножаются в числе, сбрасывая с себя шелуху комнат силами своей ссутуленности… Это лишь начало. Создатели фильма не пожелали продемонстрировать мне этот решающий галлюциноз до конца. Вместо этого мне стал ненадолго виден поезд, с бешеной щедростью украшенный цветами, флагами и фотопортретами Хрущева, несущийся на всех парах сквозь осенние леса Забайкалья…
Через 16 минут (как свидетельствуют часы) Койн возвращается в Юдоль. Он быстро проходит в кабинет и на листке бумаги записывает несколько фраз и две-три формулы. По тому, как он покусывает свои улыбающиеся губы, нетрудно догадаться, что он получил больше, чем рассчитывал получить. CI-581/366 подарил ему догадку, к которой научная интуиция Койна подбиралась годами. Всем своим не вполне обычным телом он ощущает дрожь, тот эвристический тремор, который ученый ощущает при приближении к Главному Открытию своей жизни. Мимоходом он также решил собственную участь - взглянув на Все сквозь резной прицел Средоточия, он взглянул и на себя и констатировал, что некое существо, по имени Лесли Койн, не сможет впредь существовать без некоей Терри Тлеймом, без этого 'несовершеннолетнего совершенства'. Впрочем, законы олигархии мягче законов демократии: мягче настолько, что издания 'Лолиты' приходится снабжать комментариями, поясняющими массовому читателю юридические странности прошлого века. Койн, как некогда его предшественник Кеккуле, благословляет хороводы обезьян, хороводы муз, хороводы снисходительных богов. Он обнаружил исследовательскую перспективу, где милосердие анестезиолога и милосердие эротомана смогут, наконец, удовлетворить вожделениям друг друга.
Разыскать девушку несложно. Койну известно, что он находится под постоянным наблюдением Эф Би Ай. Агенты, конечно же, отметили сумасбродное венчание и проследили за ней.
