На следующее утро, в час отлива, под западным ветром, что поднял на реке Уск крутые волны, я поднялся в лодку моего зятя. Рыбак Балиг женился на моей единоутробной сестре Линне и немало позабавился, внезапно обнаружив, что породнился со знатным лордом Думнонии. От нежданного родства ему привалило немало выгоды, ну да счастье свое он заслужил — то был человек честный и дельный. Теперь он приказал шести моим копейщикам взяться за длинные весла, а остальных четырех усадил на дно лодки. В Иске у меня была лишь дюжина воинов, другие остались при Иссе, но я полагал, эти десятеро благополучно доставят меня в Дун Карик. Меня Балиг пригласил сесть на деревянный сундук у рулевого весла.

— Чтобы выворачивало тебя за борт, господин, — весело пояснил он.

— Ну и когда бывало иначе?

— В последний раз ты заблевал своим завтраком шпигаты.[6] Опять же, рыб голодными оставил. Отдавай швартовы, ты, тухлая жаба, — крикнул он матросу, саксонскому рабу, что угодил в плен при Минидд Баддоне, а теперь вот обзавелся женой-бритткой, двумя детьми и с Балигом держался запанибрата. — Морское дело как свои пять пальцев знает, этого у парня не отнимешь, — похвалил сакса Балиг и взялся было за кормовой швартов, все еще удерживающий лодку у берега. И тут до нас долетел громкий крик. Мы разом подняли глаза: от заросшего травою амфитеатра Иски к нам спешил Талиесин. — Повременить, господин?

— Да, — кивнул я, поднимаясь Талиесину навстречу.

— Я еду с тобой, — заорал Талиесин, — погоди! — При нем был лишь небольшой кожаный мешок и позолоченная арфа. — Погоди! — крикнул он снова, подобрал полы белого одеяния, скинул башмаки и зашлепал по вязкой грязи Уска.

— Мне тут до скончания века торчать, что ли? — пробурчал Балиг, пока бард пробирался сквозь чавкающую слякоть. — Отлив ждать не будет!

— Иду, уже иду! — взывал Талиесин. Он перебросил арфу, мешок и башмаки на борт, задрал подол еще выше и вошел в мелкую воду. Балиг перегнулся через планшир, схватил барда за руку и бесцеремонно втянул его в лодку. Талиесин растянулся на палубе, встал, отыскал башмаки, мешок и арфу, отжал край одежд. — Ты ведь не возражаешь, если я поеду с вами, господин? — спросил он. Серебряный обруч на его черных волосах съехал на сторону.

— С чего бы мне возражать?

— Не то чтобы я набивался к тебе в попутчики. Мне просто нужно в Думнонию. — Бард поправил серебряный обруч и, нахмурясь, воззрился на ухмыляющихся копейщиков. — А что, эти люди грести умеют?

— Конечно нет! — ответил за меня Балиг. — Это ж копейщики, ни на что полезное они не годны! Да вместе, ублюдки, все разом, поняли? Готовы? Вперед, навались! Весла вниз! А ну налегай! — Балиг покачал головой в комичном отчаянии. — Проще свиней выучить танцевать.

До открытого моря из Иски было миль девять, и расстояние это мы преодолели быстро: отлив и бурное течение реки несли лодку вперед. Уск тек промеж влажно мерцающих илистых берегов, что плавно поднимались к полям под паром, к голым лесам и к обширным болотам. По отмелям стояли плетеные верши, цапли и чайки поклевывали бьющегося лосося, застрявшего на мели в пору отлива. Жалобно перекликались красноногие травники, над гнездами взмывали к небу и камнем падали вниз бекасы. В веслах нужды почитай что и не было, течение и отлив стремительно влекли нас все дальше, а едва река влилась в Северн и по обе стороны от нас раскинулся бескрайний водный простор, Балиг с помощником подняли истрепанный бурый парус, в полотнище заплескался западный ветер, и лодка стрелой полетела вперед.

— Суши весла, — приказал Балиг моим людям, схватился за тяжелое прави?ло и радостно заулыбался, когда суденышко ударилось тупым носом в первую крупную волну. — Море-то нынче разыгралось, господин, — весело закричал он. — А ну воду вычерпывайте! — заорал он моим копейщикам. — Мокро должно быть за бортом, а не в лодке. — Видя, как мне поплохело, Балиг ободряюще ухмыльнулся. — Три часа, господин, каких-нибудь три часа — и ты уже на берегу.

— Не любишь лодок? — догадался Талиесин.

— Терпеть не могу.

— Молитва Манавидану морскую болезнь как рукой снимает, — невозмутимо отметил он. Он навалил рядом с сундуком гору сетей и уселся рядом со мной. Свирепая качка ничуть его не беспокоила; напротив, пришлась ему по вкусу. — Прошлой ночью я спал в амфитеатре, — сообщил он. — Хорошо там, — продолжал он, видя, что я не в силах даже ответить. — Ряды сидений служат башней снов.

Я глянул на барда; при последних его словах тошнота немного схлынула, ибо мне вспомнился Мерлин, некогда владевший башней снов на вершине Тора, в Инис Видрине. Мерлинова башня представляла собою полое деревянное сооружение, что, по его словам, многократно усиливало послания богов. Понятно, что римский амфитеатр Иски с его высокими рядами сидений над выровненной песчаной ареной вполне мог послужить той же цели.

— Ты видел будущее? — с трудом выдавил из себя я.

— Отчасти, — признался Талиесин, — а еще прошлой ночью я встречался во сне с Мерлином.

При упоминании этого имени свистопляска в моем брюхе окончательно улеглась.

— Ты говорил с Мерлином?

— Мерлин говорил со мной, — поправил меня Талиесин, — но слышать меня он не мог.

— Что он сказал?

— Больше, чем я вправе открыть тебе, господин, и ничего такого, что тебя бы порадовало.

— Что же? — потребовал я.

Бард ухватился за ахтерштевень: лодка взмыла вверх на гребне крутой волны. Брызги полетели от носа во все стороны и окатили тюки с нашими доспехами. Талиесин заботливо спрятал арфу под одеждой и коснулся серебряного обруча на выбритой голове, проверяя, на месте ли.

— Думается мне, господин, ты плывешь навстречу опасности, — невозмутимо проговорил бард.

— Это послание от Мерлина, — спросил я, дотрагиваясь до железной рукояти Хьюэлбейна, — или одно из твоих видений?

— Всего лишь видение, — признался Талиесин, — и, как я однажды объяснял тебе, господин, куда лучше ясно видеть настоящее, нежели пытаться рассмотреть хоть что-нибудь определенное в видениях будущего. — Он помолчал, тщательно обдумывая свои слова. — Ты, как я понимаю, не получил еще верного известия о смерти Мордреда?

— Нет.

— Если мои видения не солгали, — промолвил бард, — тогда король твой вовсе не болен, но выздоровел. Я могу ошибаться; воистину, я молюсь о том, чтобы мне ошибиться, но не было ли тебе каких примет?

— О смерти Мордреда? — спросил я.

— О твоем собственном будущем, господин.

Я призадумался. Вспомнил вздорное гадание на рыбачьей сети, подсказанное скорее суеверными страхами, нежели богами. Пугало другое: крохотный сине-зеленый агат в кольце, подаренном Эллой Кайнвин, выпал и потерялся, а еще у меня украли один из старых плащей. Оба происшествия можно было счесть дурной приметой либо досадной случайностью. Как знать? Ни та ни другая потеря не казалась такой уж судьбоносной, чтобы рассказывать о ней Талиесину.

— За последнее время меня ничего не беспокоило, — сказал я.

— Хорошо, — кивнул бард, раскачиваясь в лад с лодкой. Его длинные черные волосы развевались за плечами; ветер туго надувал наш парус и трепал его изодранные края. А еще срывал пену с белоснежных гребней и швырял в лодку пригоршни брызг; хотя, сдается мне, куда больше влаги просачивалось внутрь через неплотные швы, нежели попадало из-за борта. Мои копейщики бодро вычерпывали воду. — Но думается мне, Мордред и впрямь жив, — продолжал Талиесин, не обращая внимания на кипучую деятельность в центре лодки, — и вести о его неминуемой смерти — это лишь уловка. Хотя поручиться — не поручусь. Порою мы принимаем наши страхи за пророчества. Однако Мерлина я не выдумал, господин, равно как и слова его, услышанные во сне.

И вновь я дотронулся до рукояти Хьюэлбейна. Я всегда думал, что обрадуюсь любым вестям о