косынкой на голове. Она держала корзинку для пикника, тяжёлую, судя по напрягшимся мышцам рук. На предплечье одной руки блестели три серебряных браслета.
Элизабет улыбалась и тянулась пухлыми ручками к тому, кто сделал этот семейный портрет. Кроме неё не улыбался никто, разве что в уголках рта мужчины пряталась тень улыбки. Но усы не давали понять, так ли это. А вот молодая чернокожая няня точно выглядела мрачной.
В свободной руке Джон Истлейк держал две вещи. Маску ныряльщика и гарпунный пистолет, который сейчас крепился к стене библиотеки среди другого оружия. И меня занимал единственный вопрос: действительно ли Элизабет выскользнула из тумана, который застилал её разум, чтобы направить меня сюда?
Но я не успел найти ответ, потому что внизу распахнулась парадная дверь.
— Я вернулся! — крикнул Уайрман. — Задание выполнено! И кто теперь хочет выпить?
Как рисовать картину (V)
He пугайтесь экспериментов; найдите свою музу и позвольте ей вести вас. По мере того как талант Элизабет расцветал, её музой стала Новин, чудесная, говорящая кукла. И к тому времени, когда Элизабет осознала свою ошибку (тогда и голос Новин поменялся), было уже слишком поздно. Но поначалу всё, наверное, было чудесно. Встреча с музой — всегда счастье.
Взять, к примеру, тот торт.
— Заставь его упасть, — говорит Новин. — Заставь его упасть, Либбит!
И она это делает. Потому что может. Рисует торт няни Мельды на полу. Размазанным по полу! Ха! И няня Мельда над ним, уперев руки в бока, с написанным на лице огорчением.
Почувствовала ли Элизабет стыд, когда так и случилось? Стыд и страх? Думаю, да.
Знаю, что почувствовала. Для детей обычно забавна только воображаемая злоба.
Однако были и другие игры. Другие эксперименты. Пока, наконец, в 1927…
Во Флориде все внесезонные ураганы называют «Элис». Это такая шутка. Но тот, что налетел в марте вышеуказанного года, следовало назвать ураган «Элизабет».
Кукла нашёптывала ей голосом ночного ветра в пальмах. Или шуршанием ракушек под «Розовой громадой» при отливе. Нашёптывала, когда маленькая Либбит уже начинала засыпать. Убеждала, как это будет здорово, нарисовать сильный шторм. И кое-что ещё.
Новин говорит: «Это клад. Спрятанные сокровища, которые откроет большой шторм. Папочке будет интересно найти их и посмотреть».
И вот это сработало. Рисовать шторм Элизабет особо не хотелось, а порадовать папочку? Перед таким искушением она устоять не смогла.
Потому что папочка очень злился в тот год. Злился на Ади, которая не пошла в колледж после возвращения из поездки в Европу. Ади не хотела встречаться с достойными людьми, не хотела ездить на балы дебютанток. Её интересовал только Эмери… а он, с точки зрения папочки, совершенно ей не подходил.
Папочка говорит: «Он не из нашего круга, он — Целлулоидный воротник[94]», — а Ади говорит: «Он из моего круга, и не важно, какой у него воротник», — и папочка сердится.
Все постоянно ссорились. Папочка злился на Ади, Ади — на него. Ханни и Мария злились на Ади. Потому что она завела себе красивого бойфренда, старшего по возрасту и недостойного по статусу. Близняшек вся эта злоба пугала. Либбит — тоже. Няня Мельда заявляла вновь и вновь, что если бы не Тесси и Ло-Ло, она давно уехала бы к своим родственникам в Джексонвиль.
Элизабет всё это рисовала, поэтому я видел.
«Паровой котёл» в конце концов взорвался. Ади и Неподходящий ей молодой человек убежали в Атланту, где Эмери обещали работу у конкурента. Папочка пришёл в ярость. Большие злюки, вернувшиеся на уик-энд из школы Брейдена, слышали, как он говорил кому-то по телефону, что прикажет привезти Эмери Полсона сюда и выпорет кнутом так, что у того не останется и клочка целой кожи. Он выпорет их обоих!
Но потом отец передумал: «Нет, клянусь Богом. Оставим всё как есть. Она сама заварила кашу. Пусть теперь и расхлёбывает».
После этого налетел ураган «Элис».
Либбит почувствовала его приближение. Почувствовала, как поднимается ветер и несёт облака, чёрные, как смерть. А уж сам ураган (проливной дождь, грохочущие, как грузовой поезд, удары волн) очень напугал её, словно она звала собаку, а прибежал волк.
Когда ветер стих, выглянуло солнце, и всё стало хорошо. Даже лучше, чем хорошо, потому что после ухода «Элис» про Ади и Неподходящего ей молодого человека на время забыли. Элизабет даже слышала, как папочка что-то напевал себе под нос, когда вместе с мистером Шэннингтоном очищал двор от принесённого ураганом мусора. Папочка сидел за рулём маленького трактора, а мистер Шэннингтон складывал в тележку пальмовые листья и ветки. Кукла шептала, муза пела свою песню.
Элизабет послушала, и в тот самый день нарисовала место у Ведьминой скалы, где, по словам Новин, и находился клад, откопанный ураганом.
Либбит просит папочку пойти и взглянуть, просит его просит его просит его. Папочка говорит: «НЕТ», папочка говорит, что он очень устал, что у него болит всё тело после уборки двора.
Няня Мельда говорит: «Вода поможет снять усталость, мистер Истлейк».
Няня Мельда говорит: «Я соберу корзинку для пикника и приведу девочек».
И потом няня Мельда говорит: «Вы же знаете, какая она теперь. Если говорит, что там что-то есть, возможно…»
Вот они и идут по берегу к Ведьминой скале… папуля в купальном костюме, в который с трудом влез, и Элизабет, и близняшки, и няня Мельда. Ханна и Мария уже вернулись в школу, а Ади… о ней лучше не вспоминать. Ади В НЕМИЛОСТИ. Няня Мельда несёт красную корзинку для пикника. В ней ленч, шляпки от солнца для девочек, рисовальные принадлежности Элизабет, подводный пистолет папочки и несколько гарпунов.
Папочка надевает ласты, заходит в воду по колено и говорит: «Холодно! Хочется, чтобы поиски не заняли много времени, Либбит. Скажи мне, где лежит этот сказочный клад».
Либбит отвечает: «Скажу, но ты обещаешь, что я смогу взять фарфоровую куклу?»
Папочка говорит: «Любая кукла — твоя. Ты заслужила награду».
Муза увидела клад, девочка его нарисовала. Их будущее определилось.
Глава 9
КЭНДИ БРАУН
i
Спустя два вечера я впервые нарисовал этот корабль.
Сначала назвал картину «Девочка и корабль», потом — «Девочка и корабль № 1». Именно корабельный цикл, а не история с Кэнди Брауном, побудил меня выставлять свои работы. Если Наннуцци хотел организовать выставку, я уже ничего не имел против. И не потому, что гнался за, как говорил Шекспир, «дутой славой» (в этом меня просветил Уайрман). Просто признал правоту Элизабет: не следовало