Я видел телефонный аппарат и в библиотеке и на кухне, а библиотека располагалась ближе к Китайской гостиной. Я решил, что ни Уайрман, ни Элизабет не сильно разозлятся на меня за междугородний звонок в Миннесоту. Снял трубку, замялся, держа её на уровне груди. К стене, рядом с рыцарскими доспехами, подсвеченная несколькими лампочками, крепилась коллекция старинного оружия: заряжаемый со стороны длинного ствола мушкет, судя по всему, времён Войны за независимость, кремневый пистолет «дерринджер», который так и просился в сапог какому-нибудь картёжнику с речного парохода, карабин «винчестер». А над карабином — штуковина, которая лежала у Элизабет на коленях в тот день, когда мы с Илзе впервые увидели хозяйку острова. С двух сторон штуковину, образуя букву V, обрамляли метательные снаряды. Не стрелы — слишком короткие. Скорее, гарпуны. Наконечники ярко блестели и выглядели очень острыми.

Я подумал: «Таким оружием можно причинить много вреда». Потом вспомнил: «Мой отец был ныряльщиком».

Выпихнул эти мысли и позвонил в дом, который раньше считал своим.

— Привет, Пэм, это опять я.

— Я больше не хочу говорить с тобой, Эдгар. Мы сказали друг другу всё, что хотели сказать.

— Не совсем. Но этот наш разговор надолго не затянется. Я присматриваю за пожилой дамой. Она сейчас спит, но я не могу надолго оставлять её одну.

— Какой пожилой дамой? — из любопытства не могла не спросить Пэм.

— Её зовут Элизабет Истлейк. Ей лет восемьдесят пять, у неё развивается болезнь Альцгеймера. Её главный хранитель помогает исправить электрические неполадки в чьей-то сауне, а я присматриваю за ней.

— Хочешь, чтобы я порекомендовала тебя в кандидаты на получение золотой звезды общества «Помогая другим»?

— Нет, я позвонил, чтобы убедить тебя, что я не безумец. — Рисунок я принёс с собой, а теперь плечом прижал трубку к уху, чтобы взять его.

— Зачем тебе это?

— Потому что ты уверена, что всё началось с Илзе, а это не так.

— Господи, не верю своим ушам. Если бы она позвонила из Санта-Фе и сказала, что у неё порвался шнурок, ты бы тут же помчался туда, чтобы привезти ей новый.

— Мне также не хочется, чтобы ты думала, что я схожу здесь с ума, хотя этого нет и в помине. Поэтому… ты слушаешь?

Молчание на том конце провода, но и молчание меня устраивало. Она слушала.

— Ты десять или пятнадцать минут как вышла из душа. Я думаю, поэтому твои волосы не зачёсаны, а свободно падают на плечи. Судя по всему, ты по-прежнему не жалуешь фены.

— Как…

— Я не знаю как. Когда я позвонил, ты сидела в кресле-качалке. Должно быть, купила его после развода. Ты читала книгу и ела печенье. Овсяное «Бабушкино печенье». Вышло солнце, и теперь оно светит в окна. У тебя новый телевизор, с плоским экраном. — Я помолчал. — И кошка. У тебя есть кошка. Она спит под телевизором.

На другом конце провода царила мёртвая тишина. У меня дул ветер и дождь хлестал в окна. Я уже собрался спросить, слышит ли она меня, когда она заговорила безжизненным голосом, так непохожим на голос Пэм. Поначалу я решил, что она делает это, чтобы причинить мне боль, но ошибся.

— Перестань шпионить за мной. Если ты когда-то меня любил — перестань шпионить за мной.

— Тогда перестань меня винить. — Голос у меня сел. Внезапно я вспомнил Илзе перед её возвращением в университет Брауна, стоящую под ярким тропическим солнцем у терминала авиакомпании «Дельта». Она смотрела на меня и говорила: «Ты должен поправиться. Заслуживаешь этого. Хотя иногда я гадаю, веришь ли ты, что такое возможно». — Произошедшее со мной — не моя вина. Несчастный случай — не моя вина, и вот это тоже. Я ничего такого не просил.

— Ты думаешь, я просила? — выкрикнула Пэм.

Я закрыл глаза, моля уж не знаю кого, кого угодно, сделать так, чтобы я удержался от вспышки ярости.

— Нет, разумеется, нет.

— Тогда оставь меня в покое! Перестань мне звонить. Перестань меня ПУГАТЬ!

Она бросила трубку. Я по-прежнему стоял, прижимая свою к уху. Тишина, громкий щелчок, потом дребезжащее гудение Дьюма-Ки. Сегодня оно словно доносилось из-под воды. Возможно, из-за дождя. Я положил трубку на рычаг, посмотрел на рыцарские доспехи.

— Думаю, всё прошло очень хорошо, сэр Ланселот, — доложил я.

Ответа не последовало — впрочем, другого я и не заслуживал.

Я пересёк главный коридор, уставленный комнатными растениями, заглянул в Китайскую гостиную, увидел, что Элизабет спит в той же позе, склонив голову набок. Храп, казавшийся мне таким жалким, подчёркивающим её старость, теперь успокаивал. Иначе могло показаться, что она мертва, сидит в кресле со сломанной шеей. Я подумал, не разбудить ли её, и решил, что не стоит. Потом посмотрел направо, на широкую парадную лестницу, вспомнил её слова: «Ты это найдёшь на лестничной площадке второго этажа». Найду что?

Вероятно, Элизабет опять потеряла связь с реальностью, но других дел у меня не нашлось, вот я и зашагал по коридору, который в более скромном доме был бы всего лишь переходом между его частями. Здесь же дождь продолжал барабанить по стеклянному потолку. Я начал подниматься по лестнице, остановился за пять ступенек до площадки второго этажа, глаза у меня широко раскрылись, потом я медленно продолжил подъём. Элизабет связи с реальностью не утратила. Я нашёл это — огромную чёрно- белую фотографию в узкой золочёной рамке. Позже я спросил Уайрмана, как удалось увеличить чёрно- белую фотографию 1920-х годов до таких размеров (четыре на пять футов как минимум), практически не потеряв в чёткости. Он ответил, что фотографию, вероятно, сделали «Хасселбладом», лучшим за всю историю нецифровым фотоаппаратом.

Фотография запечатлела восемь человек на белом песке. Фоном служил Мексиканский залив. Высокий симпатичный мужчина лет сорока пяти стоял в чёрном купальном костюме, состоящем из майки с широкими лямками и обтягивающих трусов, вроде тех, которые теперь надевают баскетболисты под верхние. По обе стороны расположились пять девочек, старшая — уже девушка на выданье, младшие — совершенно одинаковые блондинки, напоминавшие близнецов Боббсли из книг моего далёкого детства. Близняшки были в одинаковых платьях для купания, юбках в оборочках, и держались за руки. В свободной руке каждая сжимала куклу Рэггеди Энн.[93] С болтающимися ножками, в передниках, куклы заставили меня подумать о Ребе… и тёмные волосы над тупо улыбающимися лицами кукол-близняшек были, безусловно, КРАСНЫМИ. На сгибе руки мужчина (Джон Истлейк, я в этом не сомневался) держал ещё одну девочку, малышку, которая со временем стала той самой старухой, что храпела сейчас на первом этаже. Позади белых стояла молодая чернокожая женщина лет двадцати двух с