свалишься с обрыва?

— До того я тоже была о себе лучшего мнения, — неохотно призналась Эмили. — Вы отлично говорите по-английски, — похвалила она детей. — Неужели всемогущий Пакеха так быстро вас обучил?

Дани открыла было рот для ответа, но Эмили решила, что по горло сыта хвалебными речами в адрес Джастина, и поспешила заткнуть рот девочки ее собственным пальцем. Тем временем остальные дети на все лады повторяли имя девушки, а Дани достала из-за уха красный цветок и молча приладила его в волосах Эмили. Девушка не смогла удержаться от улыбки.

Неожиданно дети возбужденно загалдели на языке маори и стали показывать пальцами в сторону моря.

— Прилив, начинается прилив, — пояснил Кавири.

— Прилив? — переспросила Эмили.

— Что ж тут непонятного? — удивился мальчик. — Морские приливы и отливы — это природное явление, вызванное воздействием луны…

— Сама знаю, можешь не объяснять, — перебила его Эмили.

Кавири взглянул на нее, недоуменно пожал плечами и припустил за своими товарищами. Дети мчались к морю, издавая радостные крики, не нуждавшиеся в переводе. Эмили грустно провожала их глазами, завидуя их непосредственности и полной раскованности; на душе стало одиноко. Из легкой задумчивости ее вывел робкий детский голосок.

— Эмми, — позвала ее девочка, теребя за руку.

Эмили взглянула на ребенка, и сердце ее сладко сжалось. А тут подоспел Кавири. Он решил вернуться, чтобы убедить новую знакомую присоединиться к общему веселью.

— Что ж стоишь, Эмили? Пошли быстрее. День не длится вечно.

— А мне на секунду показалось, что так оно и будет, — с мягкой улыбкой сказала Эмили, взяла Дани за руку и побежала вслед за мальчишкой, вспахивая песок.

Джастин устроился на вершине песчаного холма, откуда открывалась панорама морского побережья. Свежий ветерок теребил волосы, но не мог охладить горячую голову, забитую невеселыми мыслями. Взгляд Джастина был прикован к девушке, танцевавшей в волнах прибоя, чарующей обольстительнице, не дававшей ему покоя ни днем, ни ночью.

«Кто она, черт возьми? Откуда взялась такая, непохожая на всех? Неужели женщины могли так измениться с тех пор, как я покинул Англию?»

Загадочная и влекущая, Эмили не имела ничего общего с дамами, которых Джастин некогда встречал в Лондоне. Непостоянная и переменчивая, она вызывала раздражение, и в то же время хотелось понять причину столь резких переходов от грусти к веселью. Эмили не шла ни в какое сравнение с пустоголовой матушкой Джастина и его скучными сестрами. Их главной и, по сути, единственной заботой в жизни был правильный выбор партнера на танцах. Помнится, красавица Сузанна, нареченная невеста, дала Джастину звонкую пощечину в фойе королевского театра, когда жених сообщил ей, что отказался от богатого наследства. Но ее поступок можно понять и легко объяснить — девица разгневалась, осознав, что лишается огромных денег. У нее был простой и незатейливый мотив — жадность.

Эмили тем временем бродила по колено в воде, приподняв юбку, заливалась смехом, поднимала тучи брызг, а вокруг вовсю веселились дети. В каштановых кудрях красовался красный цветок, жемчужные капли осыпали волосы, сверкали на солнце. Казалось, Эмили была счастлива, но Джастин не раз подмечал в ее глазах затаенную грусть.

Возможно, ей нанес жестокую обиду какой-то негодяй. Джастин задохнулся от ревности и гнева, невольно сжал кулаки. Он готов был растерзать мерзавца, но тут же его охватила легкая грусть. Ведь они могли бы встретиться до того, как смутная тень омрачила ее улыбку!

Девушка встала на колени и принялась строить замок из мокрого песка, а Кавири старательно рыл пяткой ров вокруг.

Может быть, ее соблазнил какой-то богатый повеса? Подобное случалось не раз. Джастин знал истинную цену двойной морали лондонского общества, где любят болтать о порядочности и высокой ответственности за свои поступки, но слова неизменно расходятся с действиями. Никого не касается то, что творится за закрытыми дверями. Мужчина может позволить себе что угодно в отношении беззащитной женщины, но не пойман — не вор, и никто никогда не призовет его к ответственности.

Заходящее солнце спряталось за облако, повеяло прохладой, и Джастин слегка поежился. Он в свое время оказался в лучшем положении. У Дэвида были деньги, что позволило друзьям вырваться на волю из душных объятий Лондона, а какими средствами располагала Эмили? Как бедная сирота может постоять за себя? А что, если дочь Дэвида — лишись она опекуна — тоже окажется в безвыходной ситуации?

Дети вдоволь наигрались на берегу, весело распрощались с Эмили и оставили ее в одиночестве. Джастин решил покинуть свой наблюдательный пост, пока девушка его не заметила, но, когда он поднялся, из-за облака выглянуло солнце. В этот момент Эмили взглянула вверх, прикрыв глаза ладонью, и Джастин понял, что его выдал солнечный зайчик, отскочивший от часов, что висели на его груди.

Их взгляды встретились и на какое-то время замерли. Потом Эмили отвернулась и уставилась в морскую даль. Джастин спустился с холма и хотел было что-то сказать ей, но сдержался. Даже со спины у девушки был такой вид, что вступать в светскую беседу расхотелось. Появилось желание обнять ее и утешить, прижать к груди и признаться, что он не мыслит жизни без нее. От страстного желания перехватило дыхание, Джастин судорожно сглотнул, не зная, как начать. Больше всего он опасался ранить ее неудачным словом. Набравшись храбрости, он тихо сказал:

— Я видел тебя в деревне.

— Прости за невольное вторжение. Надеюсь, не помешала тебе вылечить больных проказой и оживить мертвых? — ехидно спросила Эмили, но голос звучал надломленно, в нем не было сарказма. — А где твои последователи? Куда подевались сирые и убогие, калеки и слепые? Я-то думала, что за тобой всегда тянется громадный хвост жаждущих исцеления.

Она пыталась его обидеть, оскорбить в лучших чувствах, но это ей не удавалось. Эмили терзали иные переживания, и Джастин понял это; он протянул руку, чтобы выразить свое участие, но девушка отпрянула, и рука беспомощно повисла в воздухе.

— Поверь, Эмили, ты не единственная женщина, сбежавшая в Новую Зеландию в надежде навсегда забыть о нелегком прошлом, — сказал Джастин, стараясь говорить спокойно. — Если тебя кто-то жестоко обидел… если какой-то негодяй позволил себе…

В его голосе было столько теплоты и неподдельного сочувствия, что Эмили чуть не вскрикнула от пронзившей ее боли. Ее распирало от желания бросить ему в лицо: «Это ты и только ты во всем виноват! Именно ты нанес мне жесточайшую обиду!» Но откровенничать нельзя ни в коем случае, свою тайну нужно надежно хранить. Эмили окинула Джастина взглядом, в который постаралась вложить как можно больше презрения, и отчеканила:

— Не путай меня с другими женщинами, я не такая, а ты не годишься на роль моего спасителя. Ты вообразил о себе невесть что и, видно, принял меня за туземку. Неужели ты думаешь, что я стану каяться в грехах всемогущему Пакехе?

Он отступил, как от удара, и Эмили поняла, почему лицо его кажется ей столь привлекательным: на нем отражались все эмоции, в том числе душевная мука. Неодолимое желание утешить его охватило девушку, и, чтобы побороть себя, она нанесла новый удар:

— В чем дело, господин Коннор? Вы полагаете, что я вас недооцениваю? — Она хлестала его по щекам обидными словами в стремлении сделать ему по-настоящему больно, вывести из равновесия, заставить реагировать эту мраморную статую, лишь внешне похожую на живое существо, доказать, что он не святой, а такой же грешный и ранимый, как все. — Дикари тебя обожествляют, а тебе только этого и надо. Ты ведь жить не можешь без чужой благодарности и восхищения, не так ли?

Эмили никак не предполагала, что такое возможно. Лицо Джастина окаменело: ни дать ни взять языческий истукан, предмет поклонения маори.

— Что именно ты имеешь в виду, Эмили?

— Патрон для слуг, друг ящериц, — сказала Эмили, вынула из волос цветок и провела по руке Джастина. — От меня, видимо, ты ждешь того же — обожания и слепого повиновения?

Джастин напрягся, но ни один мускул не дрогнул на лице. Его волнение выдавало только прерывистое