врезались в кожу. Плещеев не упал сразу - лишь резко отшатнулся и попятился прочь, спотыкаясь и поднимая руки к лицу. Почувствовал, как брызнула по щекам тёплая кровь, потом ещё удары, теперь уже сзади, безнаказанно...
Его сшибли на колени и начали бить. Верней, планомерно и слаженно убивать. Устраивать 'нелепый случай' с горожанином, сдуру полезшим разнимать пьяную драку...
С того злополучного дня в конце лета, когда он так и не доехал к ней на свидание в Токсово, Плещеев Дашу не видел. Зато поездку свою он время от времени мысленно прокручивал в мельчайших деталях. Начиная от вдохновенного вранья по телефону жене ('Людочка, я тут задержусь по работе, так уж ты, пожалуйста, не волнуйся...'). И кончая классической, отлично расставленной ловушкой, в которую он столь же классическим образом угодил.
Получалось сущее самоистязание - вспоминать было не только мучительно больно, но и мучительно стыдно. Не потому, что он так жутко глупо попался. И даже не потому, что в тот раз от одних убийц его избавил другой (и в сорок раз, кстати, более страшный). Причина крылась в ином. Даша потом позвонила ему всего однажды, вскоре после того, как он выписался из больницы. Коротко поздравила с выздоровлением и сразу повесила трубку... Что до самого Сергея Петровича, то он вообще ей не звонил. Вообще.
И у него не было никакого желания тайком набирать её номер, слушать удивлённый вопрошающий голос, дыхание, гудки отбоя... и потом глухо рыдать, уронив голову на скрещённые руки. Ну вот никакого желания. Наверное, что-то случилось.
Описаны психологами и обыграны в художественной литературе веякие травмирующие эпизоды, после которых напрочь улетучиваются все чувства и бывшие Ромео с Джульеттами смотреть друг на друга не могут... Нет, здесь было не то.
Просто всё вместе очень уж смахивало на серьёзное предупреждение. Сделанное Оттуда. Сверху. Из тонких миров... Вы, мол, подошли, ребята, к черте. Сами думайте, заступать или не заступать, только никаких 'раз! два!! два с половиной!!!' не будет...
Можно называть как угодно, в том числе ерундой. Но Даша, наверное, тоже что-то почувствовала.
Сегодня утром она позвонила опять. На сотовый, чтобы не через секретаршу. И попросила о встрече. И звук её голоса мгновенно смёл все плещеевские рассуждения, однозначно высветив их полную глупость... Так бывает, когда просыпаешься утром и с недоумением вспоминаешь тягостные раздумья, которыми мучился ночью...
Но когда они договорились о месте и времени и он нажал отбой, стало полностью очевидно, что эта встреча станет для них некоторым образом последней.
На угол канала Грибоедова и Невского Сергей Петрович прибыл на машине, а Даша приехала на метро. Когда эскалатор вынес её наверх, она показалась Плещееву до того одинокой, что у него натурально перехватило дыхание. Она встала у стены и стала озираться с таким отчаянием, будто ждёт уже час и совсем потеряла надежду. Сергей тяжело сглотнул и подошёл, держа в руке идиотские розы, пять минут назад купленные с ближнего лотка:
- Здравствуй, Дашенька.
- Здравствуй... - Она коротко вскинула на него взгляд и снова опустила глаза. Машинально понюхала роскошные, жизнерадостно-жирные розы: - Спасибо... Какие красивые... Пойдём?
Плещеев взял её под руку. Она не отстранилась, но перст Судьбы был налицо: они двинулись точно тем же маршрутом, что и на своём первом свидании... когда они перешли на 'ты' и отправились смотреть картины 'восходящей звезды', а потом... - Господи! - целовались на лавочке в Александровском саду... Плещеев шёл рядом с Дашей и всё не мог проглотить ком в горле и начать хоть о чём-нибудь говорить, и лишь чувствовал, как раздваивается восприятие. Перед глазами был февральский, мрачно-насупленный Невский, в фонарях, разливавших угрюмое подобие света, окутанный клочьями пара от людского дыхания и выхлопов автомобилей... а память знай рисовала картины яркого, весёлого лета... шёлковую блузочку, лёгкие узкие брючки... что-то прозрачное, воздушное, неуловимое... и всё было ещё впереди...
Плещеев и Даша обменивались ничего не значащими репликами о погоде и магазинах, пока наконец не перешли Адмиралтейский проспект и под ногами не захрустел утоптанный снег на садовых дорожках.
- Я слышала, - сказала Даша, - недавно чуть ли не решение принимали, чтобы здесь всё повыкорчевать и посадить маленькие деревца. Эти, мол, мешают любоваться Адмиралтейством, и вообще всё должно быть, как при Петре.
- Ну да, - хмыкнул Плещеев. - Если всё как при Петре, это не только деревья выкорчёвывать надо. До основанья, а затем... Чего мелочиться?..
- Я встретила человека, - сказала Даша. - Он мне нравится, и я ему тоже.
Сергей некоторое время молчал. Потом неуверенно проговорил:
- Ты только, пожалуйста, не сердись за такую прозу, но... кто он? Понимаешь, время сейчас... сложное... Я бы по своим каналам... проверил...
Даша медленно покачала головой и отвернулась.
- Нет. Не надо. Я не хочу.
Плещеев, впрочем, успел заметить, что из её глаз начисто пропала присущая им голубизна, и в очередной раз почувствовал себя идиотом. Что в действительности означали её слова? И как он на них должен был ответить? Может, для неё всё выглядело так, будто он очень обрадовался известию о счастливом сопернике? Увидел для себя возможность избавиться от неё?..
И что получится, если он начнёт её в этом разубеждать?..
Он вдруг решил, что у неё, должно быть, страшно замёрзли руки в тонких, не по погоде, перчатках. Не спрашивая, отобрал розы, стащил перчатки и принялся греть её руки (действительно оказавшиеся ледяными) в своих. Они никак не отогревались, и Сергей нагнулся, стал на них дышать. Потом прижался лицом...
Даша не отворачивалась и больше не говорила ему ничего. Не пыталась отнять руки. Стояла неподвижно, плотно зажмурившись, и только слезы медленно выползали из-под сомкнутых век, прокладывая по щекам две дорожки.
Ветви голых деревьев тянулись вверх, в морозную темноту, пропадая из лучей фонаря, а оттуда, из непроглядных небес, легко кружась, падали наземь реденькие снежинки. Суетящийся город словно отступил далеко-далеко, оставив Плещеева с Дашей наедине. Только доносились откуда-то детские голоса, да из-за угла длинного здания Адмиралтейства торчал нос большого тёмного джипа, подъехавшего с погашенными огнями. Но всё это существовало в другом мире, к которому Плещеев и Даша временно не принадлежали.
- Спишь, Вовец?.. - Базылев на том конце провода как-то странно вздыхал и сопел, словно раздобыл необычайную новость и сам толком не знал, что ему с ней теперь делать.
- Не закусил, что ли?..- фыркнул в ответ Гнедин. Какое там спать! Восемь часов вечера. Он только что прибыл домой, в свою холостяцкую, и в данный момент стоял посередине прихожей, а верный бодигард Мишаня последовательно зажигал всюду свет. Чтобы принципалу не нужно было самому заходить в тёмные комнаты, таящие неведомо что...
Виталя Базылев не обиделся.
- Ты... это, - продолжал он с той же странной нерешительностью. - Помнишь? Просил посмотреть, кто там за тобой...
Владимир Игнатьевич перехватил трубку другой рукой и тихо опустился на стул, чувствуя, как от внезапно прохватившей испарины влажнеют усы. Чувство близкой опасности стало острым как никогда. Неужели... Мишаня?!!
- Ты где там? - рявкнул Базылев. - Алё! Твою мать!..
- Я слушаю, - сипло выдохнул Гнедин.
- Так вот, - Виталя наконец-то стал самим собой. Даже хохотнул: - А ещё делиться не хотел, корешок. Все они суки...
- Что?..
Базылев обрисовал ситуацию. Кратко, но исчерпывающе, благо линию защищал скремблер. Академикова внучка, которую Гнедин, наивный дурак, на всём серьёзе считал своей чуть ли не невестой, оказалась при ближайшем рассмотрении той ещё прошмандовкой. Само по себе это ещё куда бы ни шло (по мнению Базылева, таковы были все бабы без исключения, так что особо и расстраиваться по этому поводу не годилось). Главное, с КЕМ аккурат в данный момент стояла под фонарём в садике и вот уже минут десять разговаривала девица.
