корчится человек. Вернее, жуткое нечто, когда-то бывшее здоровым и полным сил человеком. И прикосновение бурлящего порошка есть единственное, что может вынести его сожжённое тело. И там, где нет кожи, голую плоть покрывают широкие полосы марли, пропитанной фурацилином. И смотреть на всё это, если только ты не профессиональный медик, нет никаких сил.

Катя Дегтярёва профессиональным медиком не была. Когда она примчалась сюда на, по сути, угнанном автомобиле, Сергей Петрович Плещеев не только не стал ругать её за отягчённый разбоем побег из 'Костюшки', но и провёл внутрь, одолев массу препятствий. Санитар-охранник при входе был пройден с помощью некоторой денежной суммы, извлечённой Серёжей из кошелька. Свирепая бабка-медсестра в самом отделении оказалась полностью неподкупной и не позволила не то что проникнуть - даже заглянуть внутрь. Тогда Серёжа отправился к заведующему отделением, о чём-то с ним говорил, наверняка показывал документы и, весьма вероятно, опять доставал кошелёк. Когда-нибудь Катя его спросит об этом. Пока имело значение только то, что заведующий сказал бабке несколько слов, и та без звука выдала Кате ярко-зелёное стерильное облачение и помогла в него влезть, и Катя вошла.

В затемнённом коричнево-бежевом помещении густо пахло лекарствами. Там стояло штуки четыре одинаковых ванн, но бабка сразу сказала:

- Вон он, твой, - и кивнула направо. Туда, где возле одной из ванн громоздились передвижные тележки с приборами. Там всхлипывал и вздыхал аппарат искусственного дыхания, и от него тянулась трубка, подававшая воздух. Рядом тихо попискивал кардиограф - проводки с электродами, прилепленными на груди, отслеживали биение сердца, на маленьком экране пульсировали линии ритма, то убыстрявшего, то почти прекращавшего бег. И возвышались стойки с капельницами. Сразу две.

И ещё там был Саша.

Кожа у него осталась примерно на половине живота и груди, кое-где на лице, шее и бёдрах - в общем, там, где в бензиновом море его прижимал к себе и прикрывал собой Фаульгабер. Всё остальное прятала марля, мокрая и жёлтая от фурацилина. Там, куда вошла пуля, теперь была нашлёпка из пластыря, и наружу тянулась подвязанная бинтиком трубка, воткнутая в прозрачный пластиковый мешочек.

Мимо белыми и зелёными тенями скользили какие-то призраки. Они переговаривались между собой, и, если бы Катя на них обратила внимание, то поняла бы из взглядов и слов: такие ожоги, да плюс огнестрельное... не жилец. Она внимания не обратила.

Бабка-медсестра даже принесла стульчик. Катя села и стала смотреть в бывшее лицо с бесформенным ртом, из которого торчала трубка для воздуха.

- Саша, я тебя люблю, - сказала она. Что за дурацкая гордость мешала ей произнести это раньше, когда он мог услышать её? - Держись, Саша. Ты поправишься. Я тебя люблю...

Он, конечно, ей не ответил. Глаза были чуть приоткрыты, но не видели ничего, кроме коридора, всё так же уводившего вниз. Катя продолжала говорить.

Круг замыкается

Долго торчать на Варшавской улице Снегирёву не пришлось, но и за несколько минут он почему-то страшно озяб. Мимо проезжали автомобили, кто-то даже остановился и спросил, не надо ли куда подвезти, однако он лишь помотал головой. Потом со стороны центра появилась грязно-серая 'Нива'. Его собственная. И сквозь лобовое стекло видна была рыжая голова Кирюшки Кольчугина, сидевшего за рулём.

'Нива' затормозила, Алексей влез внутрь и сунул руки под струю горячего воздуха, вылетавшего сквозь пластмассовую решётку. 'Дядя Лёша, смотрите!' Машина взлетала на очередную ореховскую горушку, и было видно, как крупные капли дождя ударялись и разбрызгивались об асфальт. Алексей крепко зажмурился...

- Давно ждёшь? - спросил Кирилл виновато. - Я вроде точно... как договаривались...

- Ничего...- у Снегирёва зуб на зуб не попадал, но постепенно дрожь проходила. - Всё узнать забываю... Никита твой как?

- Лечится, бедолага. - Кирилл искоса посмотрел на Алексея. - Только ничего не рассказывает. Руку ему, как я понял... серьёзная операция предстоит... и ещё, что девушку встретил. Ту самую. Вот. А где был и что - никакими клещами... Сам, дескать, догадывайся...

- Ага, - сказал Снегирёв. - На Багамах, наверное, на банановой кожуре поскользнулся.

У него во внутреннем кармане лежал билет до страны, находившейся от Багамских островов не особенно далеко. Провалилась бы она в тартарары, эта страна. На заднем сиденье 'Нивы' лежал ярко- красный рюкзак, собранный ещё накануне. Череда международных аэропортов, последовательная смена документов и внешности... и в конце - неминуемая смерть дона Луиса Альберто по прозвищу 'Тегу', редкостного мерзавца и живоглота. Потому что Скунс всегда выполнял свои обещания. А потом?..

А провалилось бы и оно тоже куда-нибудь, это 'потом'...

- Как 'Москвичик'? Понравился? - поинтересовался Кирилл.

- Дык!.. - Снегирёв почувствовал, что улыбается. - Любимый член семьи с того света вернулся...

- Вот ради этого стоит жить, честно, - обрадовался Кольчугин. Потом спросил: - Ты пока ездишь, мне 'Ниву' куда?

Алексей пожал плечами:

- Куда... поставь в уголок. Катайся, чтобы не скучала... Если надумаю что, я тебе сообщу...

И подумал, что, кажется, играет сам с собой в прятки, намеренно не обрубая концы и оставляя лазейки. Потому что человек не железный. Человеку хочется на что-то надеяться. Даже если надежды нет никакой.

До аэропорта добрались без приключений. Регистрация рейса, которым улетал Снегирёв, ещё не началась, и он оставил Кирилла стеречь свой рюкзак, а сам вышел наружу.

В международном Пулкове-2 залы отправления и прибытия разнесены довольно далеко в стороны и отделены друг от друга центральным зданием посередине. Перед ним расположена круглая площадь; там разворачиваются автомобили и останавливается автобус, приходящий из города. Снегирёв медленно побрёл через автостоянку, обходя площадь, туда, где замыкался круг и начиналось шоссе. Он брёл вроде бы без особенной цели, но видел, как из дверей зала прибытия деловито и быстро вышли двое мужчин. Один был под два метра, широкоплечий, с красиво посаженной головой и седыми висками. Он бережно нёс большую, добротно запакованную коробку. Снегирёв очень хорошо знал этого человека. У второго была широкая, круглая, бородатая, типично шведская рожа. Алексей его видел первый раз в жизни и, надо думать, последний.

Они погрузили коробку в великолепный серо-стальной 'БМВ', хлопнули дверцами и покатили. Швед навряд ли заметил аборигена в лыжной вязаной шапочке, стоявшего на обочине. Он даже не посмотрел в его сторону. А вот Бешеный Огурец заметил. И посмотрел. Их глаза встретились, и Скунс улыбнулся. Это продолжалось секунду. Мощный автомобиль мелькнул и исчез, сверкнув под оранжевыми фонарями. Его скорость была весьма далека от положенных шестидесяти и приводила, наверное, в трепет законопослушного шведа. Снегирёв подумал о том, что Антона Меньшова и серебряный 'БМВ' знали все питерские гаишники. Никто не остановит его, не помешает со скоростью снайперской пули доставить лекарство... которое ещё может успеть...

Это, впрочем, от Скунса уже не зависело. Он всё, что мог, здесь уже довершил. Все дела сделал...

Он посмотрел на часы. Повернулся лицом в сторону Кириной могилы, включил лазерный плейер и сунул в уши наушники.

Позабыт на мели, отлучён от родного простора,

Он не помнит былого, он имя утратил своё.

Где-то катит валы, где-то плещет холодное море,

Но ничто не проникнет в дремотное небытиё.

Океанской волною бездонной печали не взвиться.

Не прокрасться по палубам серой туманной тоске.

Не кричат у форштевня знакомые с бурями птицы:

Только жирные голуби роются в тёплом песке.

И лишь изредка, если всё небо в мерцающем свете,

Если чёрными крыльями машет ночная гроза,

Налетает суровый, порывистый северный ветер

И неистово свищет по мачтам, ища паруса.