Он любил ночи, когда она ему виделась во сне, и потом сам себе вслух рассказывал эти сны. Он ещё более поседел и даже обрюзг. За окном уже начиналась слякотная северная осень, со взморья дули ветры, и первые хлопья снега устилали улицы. В минуты бессонницы он нередко думал о своей судьбе, с фальшивой, парадно-красивой жизнью. Как выбраться из этого лабиринта нечестности и лжи? Насколько легко было жить ему на войне, пв имея тяжкого груза на совести, настолько тягостно и протавно было играть роль известного писателя теперь. Конечно, он отлично вжился в образ, чуть ли не наизусть виучил текст Лениной повести, так что читатели с раскрытыми ртами слушали его устные рассказы, выступления на литературных встречах. Но ведь этим себя не обманешь, душа-то у него сломанная.

Однажды от тоски и отчаяния Демин дал телеграмму в далекую приволжскую Рожновку матери Пчелиндева: 'Прилечу повидаться двенадцатого'. Никто, кроме экспедитора в писательской организации, об этом не знал, то, когда Демин в большом южном городе вышел из самолета, на аэродроме у трапа его уже ожидали заведующая библиотекой и секретарь горкома по пропаганде, молодой высокий шатен с болезненным лицом. Бойкая даыа, представлявшая библиотеку, быстро проговорила:

- Мы вас рады приветствовать на нашей волжской вемле. Машина Павла Тарасовича, - кивнула она на секретаря горкома, - ждет вас у аэровокзала. В двадцать ноль-ноль встреча в библиотеке, а завтра две встречи на предприятиях.

- Но позвольте, - затравленно выдавил Демин, с мольбой глядя на секретаря по пропаганде, - я же не на декаду литературы приехал... Я же к матери погибшего друга, понимаете?

И секретарь грустно покачал головой.

- Хорошо, Николай Прокофьевич, берите машину и езжайте сразу в Рожновку, а там посмотрим...

Солнце было уже на закате, когда черная 'Волга' взлетела на последний пригорок, и он увидел рыбацкую деревню Рожновку, состоявшую из одной длинной улицы, застроенной серыми бревенчатыми домами. Отыскать дом Матрены Гавриловны было делом очень легким - первый же мальчишка указал на широкое крыльцо с новыми, свежеоструганными ступеньками. На крыльце Демин увидел фигуру сгорбленной женщины.

- Видите, дяденька, это она сама вас встречает.

Матрена Гавриловна, видно, ещё с утра принарядилась. На ней было серое платье из шерсти и легкий черный платок, из-под которого выбивались поседевшие волосы. Она довольно бодро сошла с крыльца, обхватила Демина за шею и уронила голову ему на грудь:

- Коленька, счастье-то какое. Наконец увидела тебя своими глазами... Стоишь, молодой, красивый... друг моего Лени... спасибо, что до последней минуты рядом с ним находился и что глаза ему закрыл, моему бедному сыночку... А уж за помощь, миленький, и слов для благодарности не сыщу...

Он помог ей подняться по ступенькам, войти в сени.

Перешагнув порог, Матрена Гавриловна деловито утерла слезы, тяжко вздохнула, стараясь поскорее взять себя в руки.

- Вот так мы и живем, Коленька, - сказала она.

Изба состояла из двух комнат, разделенных перегородкой и белой русской печью. В маленькой комнатке помещалась сама Матрена Гавриловна, а другую, побольше, занимал её двоюродный племянник, недавно женившийся на дочери председателя рыбколхоза. Сейчас в этой комнате Демин увидел длинный стол, накрытый белой скатертью с петухами. Увидел и вздохнул при мысли, что, где бы он ни появлялся, везде ожидали его подобные столы. Старушка, казалось, угадала его мысль.

Ее черные, как у Лени, но уже затухающие глаза стали грустными.

- Ты не подумай, Коленька, что тебя тут будут слишком величать, сказала она, - просто наши рыбаки соберутся... Они да?ке книги твоей-то не читали. Вот про Леню моего хотят узнать, про то, как погиб он. Ну и выпить маненько, разумеется.

- Да ведь я ничего, - смущенно промолвил Демин, входя в просторную комнату и чувствуя, как с каждой минутой все больше и больше сковывает его неловкость. Он достал из кармана тяжелый пакет: - Матрена Гавриловна, здесь деньги... Это я за новое издание гонорар получил, вот и вам часть хочу отдать. Мы же с Леней как братья были... Вам это в хозяйстве пригодится.

Она легким порывистым жестом стянула с седой головы платок.

- Батюшки светы, вот-то человек ты, Колюшка. Истинно святой человек!

А Демин, еле удерживая стон, восклицал в это мгновение про себя: 'Вор! Ворюга подлый! В грязи твои руки, которыми преподносишь конверт с деньгами'.

Матрена Гавриловна подвела его к окнам, выходящим на высокий волжский берег. Чудесная картина открывалась за ними. Дом Пчелинцевых стоял в нескольких метрах от обрыва. Желтые осыпи глины возвышались над быстро струйной поверхностью реки. Домин глядел на облитый закатом берег Волги, от которого отчаливали рыбацкие баркасы, и думал. 'Ветер от винта'!

А как бы хорошо звучало то же название с фамилией подлинного автора. 'Ветер от винта' - повесть Леонида Пчелинцева!'

Он, вздыхая, отошел от окна и даже на теплоход, трехпалубный, белоснежный, не захотел взглянуть. Старушка сразу заметила, что гость помрачнел.

- Ты чего это, Коленька, не хочешь на пароход полюбопытствоваться? А я их люблю. Очень люблю, значит, когда они по фарватеру идут... То буруны, то мелководье, а капитан верной рукой по бакенам путь прокладывает. Так ведь и в жизни бывает, - неожиданно вздохнула она. - Кружит жизнь человека... то на мелкоту норовит выбросить, то в стремнину затянуть. А если он бакенов придерживается, все в порядке будет с ним, значит...

- Каких это бакенов, Матрена Гавриловна? - рассеянно спросил Демин.

- А таких, что справедливостью зовутся.

- Да. Это вы верно, - горько усмехнулся он, а про себя подумал: 'А я свои бакены давно уже потерял.

И фарватера давно не вижу. Крутит жизнь меня между двух берегов, крутит, как щепку, которая и потонутьто не может. Хорошо, что хоть речи на разных заседаниях произносить научился. Смех ведь сказать: длинную жизнь прожить можно, и никто никогда не узнает, что на чужом коне въехал в ворота, которые славой называются. В чем тебя могут упрекнуть? В том, что написал одну книгу и молчишь? Да разве ты один из писателей, которые, создав приличную книгу, молчат затем по нескольку лет. Ты неуязвим неуязвим до тех пор, пока не откроешь тайны своего лжеавторства. Только разве от всего этого легче?'

Демин рассуждал о себе с убийственным хладнокровием. Он уже не волновался и не скорбел. Тупое равнодушие владело им. Серое, иссеченное складками старческое лицо Матрены Гавриловны маячило как в тумане. Он вздрогнул, когда ощутил на плече её руку.

- Задумался, Коленька? - глуховато спросила она. - Ничего. Задумываться надо. Нельзя без этого на земле прожить. Вот и Ленечка мой любил задумываться. Сядет, бывало, здесь, у окошка, карандашик заточит и пишет в тетрадочке листок за листком, листок за листком. А Волга внизу под обрывом течет, баржи да пароходы по ней плывут, солнышко на мелкоте воду до самого песчаного дна пронизывает.

- Матрена Гавриловна, - спросил глухо Демин, - а вы-то хоть знали, о чем он в тетрадках писал?

- Я-то? - удивилась старушка и прикрыла узловатой ладонью рот, будто удерживаясь от смеха. - Да откуда же я могла знать? Всего какой-нибудь десяток книг за жизнь прочла. Где ж мне? Сказывали, будто стихи да рассказы пишет. Сочинитель был, одним словом.

Грустная улыбка согрела на мгновение худое лицо старушки, а Демин, глядя на неё сбоку, горько подумал:

'А что, если бы я сейчас признался ей в своем преступлении? Не выдержала бы, осела как подрубленная! И ни одного бы слова прощения я не услышал'.

- Смотри-ка, уже причаливают.

- Кто? - рассеянно спросил Демин.

- Рыбаки наши.

Николай посмотрел в окно и увидел, что 'черные баркасы уже вытащены на берег и люди, высадившиеся из них, густой цепочкой движутся к дому Пчелинцевых.

Велоре ступеньки крыльца запели под добрым десятком БОГ. Дом наполнился громкими голосами. Рыбаки сбрасывали в сенях брезентовые спецовки, стучали в горнице подкованными сапогами. Демин и не

Вы читаете Жили два друга
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату