- Дура! - вскипел Жуков. - Те, что не попадают, самые стойкие, - твои и будут!

- Небось все ты врешь, - недоверчиво протянул Демин, но друг его подбоченился и повернулся спиной.

- Креститься не буду. Как-никак член ВЛКСМ. Не хочешь - не верь. Небось от мамкиного подола боишься оторваться. Тогда я пошел.

- Подожди, подожди, - забеспокоился Николай. - - Значит, говоришь, в летчики будут отбирать?

- Нет, на молочнотоварную ферму, - огрызнулся Петька без особой злобы. - В доярки. Там тетя Луша и бабка Авдотья уходят на пенсию, так ты на их место.

Тебе в самый раз.

- Постой, - остановил его Демин. - Так ведь летчики - люди особенные. Их в небо ещё с детства тянуло, сам в одной статье прочитал. Разве нас, лаптежников, примут!

- Ну и оставайся бычатам хвосты крутить, - рассердился Петька и не очень скорым шагом пошел от него. - А я лично в зоотехники не собираюсь. Бонжур!

Но Демин его нагнал и сказал заискивающе:

- Петь, а Петь, а может, и мне попробовать? Только что я мамане скажу? Убиваться же будет.

- Дура! - добрее протянул Жуков. - Скажи ей, что отправился на поиски этого самого сельхозтехникума, где она тебя студентом видеть желает...

На следующий день они отправились в райцентр на пароконной председательской линейке, посланной за агрономом райзо. Копей гнал дед Ипат, семидесятипятилетний правленческий кучер с широким, зечпо улыбающимся ртом, в котором поблескивал единственный золотой зуб. Про него дед Ипат говорил:

- Это мой коренник.

Все село знало, что золотой зуб - гордость Ипата, и не было на селе избы, какую обошла бы история, связанная с его появлением. Ипату пришла пора вставлять зубы, нужны были деньги, и как раз в это время с далекого Тихоокеанского флота прислал ему письмо родной внук, старшина первой статьи. Сообщая не без гордости, что он получил премию за одно изобретение, он спрашивал, какой деду привезти подарок. 'Никакого не надо' дорогой внучек, - отписал ему тогда дед Ипат, - пришли только денег для золота на зуб, иначе вся челюсть полетит к чертям'. Внук прислал маленькую желтую фигурку - золотую гейшу. Все село ходило к Ипату дивиться на нее. Мужики цокали языками, глядя, как ловко вылеплены у танцовщицы ногп, плечи, груда. А потом дед Ипат взбеленился:

- Будем кончать это форменное безобразие!

И вскорости переплавил гейшу на золото, столь необходимое ему для зуба. Потом вся деревня говорила:

- У деда Ипата зуб из балерины...

...Гнедые раскормленные кобылицы резво мчали линейку по зеленеющим колхозным полям. Над посевами носился легкокрылый теплый ветер, и красивым веером золотые колосья разбегались то в одну, то в другую сторону. Всхрапывали озорно кони, кидая пролетку в крутые балочки и вынося из них на косогоры. Сухая пыль под-'

пималась из-под копыт, садилась на лица и одежду тонким седым слоем. Пользуясь глухотой деда Ипата, Петька Жуков пространно рассуждал, каким он станет летчиком, как будет прилетать к родному селу и крутить над крышами своего и Николкияого дома затейливые страшные бочки.

- И на самой низкой высоте. Как Чкалов! - петушился Жуков. - Чего на меня смотришь такими квадратными глазами? Аль не веришь?

- Да верю, - отмахивался от него Демин. - Чего пристал, как репей!

- То-то, - успокаивался Петька. - Я парень рисновый. Это точно.

В райкоме комсомола ребят сразу пропустили к первому секретарю, угреватому, сутулому Вене Воробьеву.

Выслушав просьбу Петьки Жукова, он озадаченно протяпул:

- Так ведь контингент для медкомиссии уже отобран.

- Подумаешь, контингент! - взорвался неистощимый Петька. - В том контингенте настоящих колхозников небось раз-два, и обчелся, а дальше районная интеллигенция и дети совторгслужащих.

В серых глазах Вени Воробьева загорелся огояек.

- А ведь идея! - вскричал он. - Ты сам не знаешь, парень, какую идею подал. Не зря Владимир Ильич говорил, что надо не только массы учить, но и учиться у масс. Ты прав, товарищ. Нам действительно недостает ребят из колхоза, и поэтому вас обоих направляю своею властью к медикам, а потом мандатная комиссия разберется.

И они очутились в одноэтажном белокаменном здании районной поликлиники, все кабинеты которой в тот день были заняты врачами из горвоенкомата. Поликлиника была заставлена аппаратами, которых не было раньше в этом мирно дремавшем на солнце здании: и огромный металлический бак, в который надо было дуть изо всех сил, и неудобное, стремительно вертящееся кресло, и какие-то особые таблички для проверки зрения. Были врачи малоразговорчивыми и строгими. Жесткими пальцами они ощупывали и простукивали кандидатов в летчики, безжалостно вертели их на противном кресле, после чего у некоторых под ногами шатался пол, заставляли крутиться на турнике, а потом спрыгивать на землю и приседать с закрытыми глазами...

К вечеру усталые и даже чуть осунувшиеся от пережитого Николка и Петя зашли к Вене Воробьеву и доложили, что медкомиссию полностью прошли.

- Вот и хорошо, - одобрил секретарь райкома. - А теперь приходите завтра к двенадцати дня, все и определится.

Ребята озадаченно переглянулись.

- Дык как же, - растерянно пробормотал сразу утративший бойкость Петька. - Мы же из Касьяновки.

А здесь ни родных, ни знакомых. И возвратиться к ночи обещали.

Веня Воробьев был добрым парнем и к тому же все вонял сразу. Смуглая рука комсомольского вожака несколько раз покрутила телефонный диск.

- Здравствуйте, Павел Артамонович. Хочу доложить, что все мои комсомольцы прошли медкомиссию.

Завтра в двенадцать будут у вас в кабинете. Вот только не знаю, что делать с двумя. Они из Касьяновки, из колхоза 'Красный луч'. Нельзя ли с ними решить сегодня?

- Гм... Ну дадпо, пусть зайдут, - последовал ответ.

Когда вместе с оробевшим и притихшим Петькой Жуковым Николка проник в просторный кабинет, он не без удивления увидел за большим письменным столом их предрайисполкома Павла Артамоновича Долина. Его он много раз видел на колхозных полевых станах и во время сева, и на уборочной, видел и в сельсовете и в школе. Даже домой к ним Долин заходил два раза и о чем-то долго разговаривал с матерью. Но сейчас он показался вдруг Николке очень строгим и неприступным.

Был Павел Артамонович в синей гимнастерке, туго перепоясанной тонким кавказским ремешком с блестящими насечками. На груди, как и всегда, два боевых ордена Красного Знамени. Он ими очень гордился, потому что получил их за работу в ВЧК, когда выполнял задания чуть ли не самого Дзержинского. У Павла Артамоновича широкое спокойное лицо с немного насмешливыми, но добрыми и вовсе не подозрительными глазами, так что не сразу поверишь, что этот человек выслеживал шпионов, допрашивал деникинских полковников, стрелял в убегавших бандитов. Правая щека изуродована длинным рубцом, слегка скошена челюсть. Это в девятнадцатом отмахнулся от него шашкой один из врангелевских адъютантов, да неудачно, потому что секунду спустя пуля из маузера, вскинутого Долиным, успокоила белогвардейца навек...

Павел Артамонович вышел из-за стола. Хромовые сапоги издали легкий скрип. Чуть прищурившись, он посмотрел на ребят, нерешительно тискавших в руках фуражки.

- Так что же, садитесь, в ногах правды нет, - прогудел председательский басок. - Жуков - это ты? - ткнул Долин пальцем в Петра.

Тот удивленно вздрогнул, чуть даже не спросил, откуда, мол, знаете, да увидел на столе длинный белый листок с прикрепленной к нему в верхнем уголке фотографией и смолчал. Николка уместился рядом, накрыл: