- В таком случае, почему ты до сих пор не поставил ни одной японской пьесы, а делаешь все больше Гоголя и Достоевского?

- Я думал над этим сам. Не знаю. В Японию меня приглашали на постановку русской классики - Чехова, Достоевского и Вампилова. Интересно, что, когда с Валентиной из 'Прошлого лета в Чулимске' случилась беда, японцы плакали. Они вообще очень сентиментальны, хотя могут быть жестокими. Но если в каком-то застолье разойдутся, то гуляют почище грузин. Еще от японцев у меня любовь к порядку. До бзика любовь: на столе все лежит так, что, если хоть одна бумажка будет перевернута, я сразу пойму, что в комнате был посторонний. И в людях тоже раздражает неопрятность.

- А к женщинам - тоже восточное отношение?

- Нет, больше русского. Я же сорвиголова. Я трудный пассажир в семейной жизни, прошел в ней разные этапы. Раньше для меня ничего не существовало, кроме моих интересов: не нравится - до свидания, разговор короткий. С другой стороны, я оформлял с женщинами брак тогда, когда мог этого и не делать. Если обещал - держал слово. Может быть, мне просто не везло. Сама знаешь соединиться с человеком на этой земле не так-то просто.

Сейчас у меня все слава Богу... Восемь лет назад я встретил Таню. Мы замечательно живем. Нет, она не актриса. У нас растет сын Кирилл.

- Ты ставишь спектакли по всему миру. Как режиссер ты можешь опровергнуть или подтвердить распространенное мнение, что лучшие актеры в мире - из русских?

- Безусловно: наши - лучшие. И по внутреннему потенциалу, и по искренности эмоций. У нас школа сильная. Другое дело, надо идти дальше, а дальше, увы, начинается косность. Мы настолько упиваемся тем, что мы самые-самые, - и не замечаем другого, чего не проходили. У нас большие проблемы с театральной формой. Хотя вот парадокс. Главные чародеи формы в живописи, музыке, театре из России.

- А каждый ли артист из наших может работать в твоей эстетике?

- Артист, который работает со мной, должен быть внутренне очень гибким, любить и понимать существование вне текста. Уметь через форму выразить многое. Мне в этом смысле нравятся Евгений Миронов, табаковские ребята, Игорь Ясулович. Но с артистами академического театра, доведись мне там ставить, пришлось бы тяжело. Идеально работать с людьми, которых ты сам воспитал.

В театре мне неинтересно строить что-то свое - левой рукой через правое ухо. Мне важно ставить спектакли на основе традиций, не слишком отрываясь от них и соединяя при этом разные жанры.

- Когда известный психиатр Бехтерев увидел, как великий актер Качалов играет Достоевского, он сказал, что по его игре можно изучать явление раздвоения личности. Ты можешь назвать артистов, которые обладают такими невероятными способностями?

- Знаю двух артистов такого типа - Константина Райкина и Евгения Миронова. Их нервная природа такова, что они мгновенно могут переключаться из одного полярного состояния в другое. Между прочим, когда главный психиатр Москвы Владимир Козырев посмотрел Женьку в спектакле 'Еще Ван Гог', то сказал мне, что это абсолютно точная характеристика раздвоения сознания. Заметь, что Женька не сумасшедший.

Хотя наши внутренние диалоги, которые особенно свойственны натурам творческим (есть люди, которым это чувство незнакомо), - это не что иное, как галлюцинации и раздвоение личности. Не надо пугаться - это нормально.

- Интересно, легко или тяжело жить человеку, который больше других думает о потустороннем мире?

- Что бы я ни думал, это не будет иметь никакого значения. Человеку, и мне в том числе тоже, хочется, чтобы его 'я' сохранилось в любой форме. 'А что если человек запущен на землю в виде наглой пробы?' - однажды написал Достоевский. Вполне возможно, что идет эксперимент, который уже дал много отрицательных результатов, и с человеком, может быть, пора кончать. Скажи, во что можно верить? Я верю только в личный путь и в верность чувств, потому что без этого человек ничто.

Вот в 'Старосветских помещиках' у Гоголя на первый взгляд ничего не происходит - такое медленное течение жизни. На самом деле это одно из самых мистических произведений писателя. Оно о том, что все в этой жизни преходяще и гармония в любой момент может быть разрушена силами, от нас не зависящими. Но самое главное в нем мысль - физическая смерть может быть попрана верностью чувств. Ведь Афанасий Иванович уходит вслед за Пульхерией Ивановной. Это сознательный уход, точно такой же, какой был у самого Гоголя. Ведь он себя сознательно умертвил. Его пиявками терзали, в холодную ванну опускали, в мокрые простыни заворачивали, а он только стонал: 'Перестаньте меня мучить'.

- Предопределение, смирение... Звучит красиво, успокаивает, как таблетка, но как-то грустно...

- Да, это предопределение, которое надо понять и смириться с ним. Нельзя все попытаться объяснить словами. Конечно, надо жить. Конечно, надо верить. Все равно без любви к этой жизни все бессмысленно. В записных книжках у Чехова я как-то нашел замечательное высказывание. Дословно не помню, но суть такова что бы ни происходило, писал он, меня не волнуют ни революция, ни капитализм, ни социализм. Я всему знаю цену: и любви, и женщинам, и мужчинам. Но, зная это, я никогда не брошусь в пролет лестницы с пятого этажа.

Не слишком ли много любви? Любви слишком не бывает - она или есть, или ее нет. Просто иногда не знаешь, где ее встретишь. Да такую, что цунами накрывает ее участников и очевидцев. Вот знаменитый польский кинорежиссер Ежи Хоффман, хорошо известный у нас и за рубежом своими работами, почти никогда не снимал мелодрам. Сладеньким историям он предпочитал исторические полотна, как масштабную битву под Бородино победам в деревне Гадюкино. В его эпическое сознание не могла вмонтироваться мысль, что его собственная история любви и есть самая настоящая мелодрама высокой пробы под простым названием

Любовь хулиганов

Внимание! Хулиган! - Перепить Чкалова - это утопия! - Победитель под Грюнвальдом

Первый стакан, первый нож - Девичник в ванной

Огнем и мечом - Фуляр с серебряной заколкой

I

Их первая встреча не сулила ничего хорошего.

- Берегись его, он кагэбэшник, - скажет тихо своей подруге Валентина, как только нахальный тип в модных джинсах отойдет от их столика.

- Откуда ты знаешь, что он из КГБ?

- Да ты послушай, как он говорит по-русски. Лучше, чем мы с тобой. Нет, от этого стукачк?а надо держаться подальше.

Ни он, ни она не подозревали, что судьба, поводив каждого по закоулкам чужих жизней, соединит их на целых 38 лет. Под занавес наградит по-царски и отберет все.

Пока же две киевлянки из СССР потягивают коктейль и обсуждают между собой, что в братской и социалистической Польше не все, как в Союзе. И шмотки явно не с фабрики 'Большевичка', и официанты не с постными рожами. А польский язык такой смешной - сплошные 'пше' и 'дзе': 'пше прошем, пани', 'дзинкуе, пани...'. А вот этот поляк с хорошим русским может испортить им весь так хорошо начавшийся заграничный отдых в Закопане.

Ни он, ни она еще не знают, что через год, случайно столкнувшись у общих знакомых в Варшаве, они соединятся, кажется, навсегда. И он эффектно сделает ей предложение в самом неожиданном месте. Но об этом дальше.

Итак, он:

Ежи Хоффман - из семьи врачей. Детство провел в Сибири, как член семьи переселенцев. После войны с родителями вернулся в Варшаву. Был замполитом в морском училище. Но выбрал путь кинематографиста. В 1955 году закончил режиссерский факультет единственного в мире киноинститута - Московского ВГИКа. Прекрасно говорит по-русски.

Она:

Валентина Трахтенберг - дочь певицы Киевского оперного театра и аптекаря. Выросла за кулисами. Мечтала о карьере актрисы, но, рано осиротев, вынуждена была оставить занятия музыкой. Вышла замуж за поляка, учившегося в Киеве на инженера, и переехала с ним в Варшаву.

- А что было дальше, пан Ежи? - спрашиваю я Хоффмана. Мы сидим в крохотном кафе старого Кракова под каштаном, с которого уже падают отцветающие бело-розовые лепестки. Хоффман курит одну за одной. Не потому, что нервничает: многолетняя привычка, и как ее символ - неизменно прилипшая в правом углу рта сигарета.

- В самую первую встречу, в Закопане, когда она меня приняла за гэбиста, я понял, что с этой ломакой